— Можем поговорить? — спросил Зейн, выдыхая дым, как он обычно и делал.

— Не вижу смысла, так как каждый раз после наших разговоров я или чувствую себя очень хреново, или путаюсь ещё больше в том, что происходит.

— Прости, — сказал Зейн. Он не смотрел в сторону Лиама, чтобы не показать, какие влажные у него глаза. — Я не очень хорош, — он махнул рукой, — в этом.

— А в чём именно «этом», Зейн?

— В любви к кому-то. Заботе о ком-то. Отдаче. Я прямо очень хреново это всё делаю.

— А я и не заметил, — фыркнул Лиам.

Малик громко вздохнул и лёг, держа сигарету на вытянутой руке. Он вытянул руку и забрал блокнот с колен Пейна. У того не было сил и пытаться этому препятствовать. И тому, чтобы препятствовать наглому воровству фонарика.

Зейн молчал, смотря за действиями второго парня. Он листал блокнот, а Лиам просто смотрел вниз, на свои руки, не двигаясь.

— Ты всё записал? Все ответы на вопросы, которые я тебе задавал?

— Я думал, это важно.

Малик кивнул и отдал ему украденные вещи обратно. Лиам смотрел на то, как он струшивает пепел своими тонкими пальцами, тушит сигарету и выбрасывает её. Закрывает молнию.

— Хочешь ещё? — спросил он, пододвигаясь, так что теперь он сидел, скрестив ноги, напротив Лиама.

Палатка была большая — четыре человека бы спокойно поместились, но Зейн сидел так близко к Лиаму, что тому было невероятно жарко. Забавно, ведь вокруг было достаточно прохладно.

— Ещё чего? — спросил Лиам, переворачивая блокнот на чистый лист. Он тёр кончиком ручки об его уголок, снова и снова, пока тот не порвался.

— Я говорю, ты пишешь, всё такое, — Малик придвинулся ещё ближе, пока не прижался коленями к коленям второго парня.

Лиам поднял глаза, но словить взгляд Зейна так и не смог. Свет рисовал тени на его лице, из-за чего ресницы казались просто невероятно длинными. Выглядело это так, словно они прикрывали скулы, и Пейну хотелось стереть тени — пальцем, губами — но он не двигался.

— Хорошо, эм, — промычал себе под нос Зейн и провёл рукой по волосам, полностью сбивая укладку. — Когда мне было десять, я сломал руку, спрыгнув с качелей, просто потому что поспорил с Луи.

Он замолчал. Поднял взгляд на Лиама. Опустил его на тетрадь, ожидая, пока тот начнёт писать. Так Пейн и сделал — а был у него другой выбор?

— У меня три сестры, — продолжил парень, теперь голос его стал намного мягче. Лиам записал. — Я смотрел «Тёмный рыцарь» шесть раз.

— Победа за мной, — сказал Пейн, того не желая. — Я восемь раз его смотрел.

Зейн улыбнулся, выхватил у него блокнот и ручку и написал прямо под надписью «Смотрел ТР 6 раз» информацию, которую только что услышал, а после вернул вещи владельцу.

— Четыре своих татуировки я нарисовал сам. Я люблю рисовать, так, иногда, но я плохо рисую… Всякое. Скорее, это просто цвета и абстракции.

Лиам удержался от вопроса, сможет ли он увидеть какую-то работу, потому что знал: пусть сейчас они близки, но в любую минуту Зейн может снова закрыться. Пейну это надоело, надоело быть таким чувствительным и открытым.

— Твоя футболка больше не пахнет, как ты, и меня это бесит, но я её все равно ношу, — у Пейна сбилось дыхание, но он записал это, словно ни в чём не бывало. — Я знаю Луи с трёх лет. Наши родители дружили, так что Луи — мой первый и единственный друг.

Лиам продолжал писать, раздумывая над тем, в какие игры на этот раз играет Зейн.

— Я понял, что мне нравятся и парни, и девушки, в тринадцать лет и начал встречаться с парнем, Стивом, — Малик пожевал губу. — Я начал продавать травку в пятнадцать, потому что мне нужны были деньги. И до сих пор продаю. Я вылетел из школы в прошлом году. Я всегда хотел завести собаку, но у мамы была аллергия. Я не ем каши. Однажды я выкурил косяк из самой обычной травы, потому что какие-то детишки убедили меня, что от него я «улечу». Я был влюблён в учительницу в четвёртом классе, её звали миссис Кармен. Мне нравится M&M’s, больше всего — красные драже, хотя я знаю, что на вкус они все одинаковые. Я не умею плавать, вообще никак. В детстве на меня напал голубь, и теперь я боюсь птиц. Я хотел испортить тебя, когда впервые увидел, но в момент, когда ты закурил косяк, меня чуть не стошнило, потому как ты мне слишком нравишься таким, какой ты есть. Я убегаю от проблем и не лажу с людьми и у меня есть пунктик на любви к мудакам, которым я не нужен.

Лиам выводил каракули, стараясь поспевать. Закончив писать последнюю фразу, он понял, что не видит практически ничего — зрение смазывали слёзы.

— Я могу рассказать кое-что ещё?

— Я тебя и не останавливал, — ответил Пейн, пытаясь звучать холодно и отстранённо, как в самом начале их разговора. Абсолютный провал.

— Не записывай, ладно?

Лиам кивнул и закрыл блокнот. Зейн взял фонарик и выключил его, погружая всё вокруг в кромешную тьму. Пейн почувствовал, как по его шее пробежалась пальцы Зейна, забегая под шапку, которая всё ещё была на голове Лиама. Он хотел отстраниться, хотел бы ненавидеть Зейна за то, как он был близко, но не мог. Зейн прижался своим лбом к его.

— Мои родители всегда хотели мальчика. Я не самый младший в семье, конечно же, нет — у меня только одна старшая сестра — но я всегда знал, что мама и папа хотят мальчика. Типа, клишированного мальчика, как ты. Который занимается спортом, смеётся над туалетным юмором и встречается с черлидершами. Такая вот херня, — Малик нашёл в темноте его руку и сжал её. — Когда мне было где-то двенадцать, я понял, что я не такой. Во-первых, я ненавижу спорт. Серьёзно, я, блять, терпеть это всё не могу, у ума не приложу, как ты можешь таким заниматься. Я любил читать, писать что-то, слушать музыку. Мне нравилось проводить время с детьми, которые были не похожими на шаблоны, с такими, как я. Ну, кроме Луи, но он исключение — это же Луи.

Я знаю, что-то, кем я был, им не нравилось. Нужно было быть слепым и глухим, чтобы этого не заметить. Мы постоянно ссорились, ну, я с родителями. Это было типа… Я не мог быть тем, кем они хотели, чтобы я был, поэтому я усиленно старался быть абсолютной противоположностью этому идеальному образу. Я стал курить, красить волосы, носить узкие джинсы, потому что думал, что это сделает меня крутым. И они терпели это всё, реально терпели. Правда, грозились перестать давать мне карманные деньги. Пока не нашли меня в кровати со Стивом. Это стало последней каплей, — дыхание Зейна начало срываться, — Я не думаю, что они какие-то там сумасшедшие гомофобы. Мне кажется, они смирились бы с тем фактом, что мне нравятся и парни, и девушки, если бы не остальные факторы. Типа, если бы я был как ты, то ничего страшного. Но быть би плюс курить, читать, мои друзья… это слишком.

Лоб Зейна всё ещё прижимался ко лбу Лиама, и он максимально вжался во второго парня, так, что их носы коснулись.

— Меня выгнали из дома в четырнадцать. Мама сказала мне никогда не возвращаться. Я умолял их простить меня. Я мог бы… мог бы ненавидеть их за то, кем они пытались меня сделать, но… они же мои родители. Наверное, они должны любить меня, что бы не случилось. А позже я понял, намного позже, что этого не было. Они никогда не разрешат мне вернуться. Не разрешат видеться с сёстрами. Словно меня и не было в их жизни. Я не заслуживал их любви, вот её и забрали.

— Зейн, — Лиам не знал, что сказать. Не мог подобрать слов. «Мне жаль?». Что это изменит? «Они ошибались?». Не то. Он не мог ничего исправить, и чувствовал себя абсолютно бесполезным.

— Просто… — продолжил Малик, нарушая общее молчание, — Я думаю, я понял, после наркотиков, после ночёвок на улице, после того, как я полностью взял на себя ответственность за свою жизнь, то подумал: оно того не стоит. Заботиться о людях. Потому что люди не будут любить тебя вечно, всё не навсегда. И это всегда блядски больно, когда любовь уходит. И я стал притворяться совсем другим человеком. Этот образ поглотил меня. Типа… Я стал трахаться со всеми, кто этого хотел, потому что мне нравился секс без обязательств. Мне нравилось, что я могу покорить человека несколькими словами и взглядами. Что старички не хотят сидеть со мной рядом в автобусах. Это была моя личная броня, которая от долгого ношения слилась с кожей.