Трава примята, а земля довольно тверда, хотя на дворе все еще лето, будь уже зима, все было бы куда сложнее. Втыкая лопату в землю, Зейн с усилием надавливает сверху, чтобы копнуть глубже и зачерпнуть как можно больше.
– В моей первой группе, – Зейна прорывает на какое-то подобие откровения, и он понимает, что сейчас уже поздно останавливаться, – было примерно шестнадцать человек в начале. Моя мама, папа, сестры, несколько наших соседей, – Лиам не показывает, что обращает на его рассказ внимание, и Зейн делает то же самое. Они просто продолжают копать. – В одном из соседних городов должно было быть безопасное место, охраняемое военными. Мы узнали об этом из телевизора, еще до того, как вещание прекратилось, и все вместе направлялись туда. Мы потеряли четверых, еще даже не добравшись до убежища. Одной из них была моя сестра.
Лиам на короткое мгновение останавливается, и Зейн делает глубокий вздох, прежде чем продолжает:
– Он был наводнен ими. Слишком большой город, переполненный людьми. Вскоре мы потеряли моего отца. Он… он пожертвовал собой, чтобы остальные смогли уйти. Ходячие двигались прямо на нашу группу, но они все остановились, заметив отца, и накинулись на него. Это было жутко, – Зейн снова переводит дыхание. – Я даже не знаю, как мы выбрались, но мы смогли и продолжили двигаться дальше, держась подальше от больших городов. Наша группа немного увеличилась, когда мы приняли пару средних лет и их дочь подростка. Они оба умерли в течение следующей недели, а девчонка продержалась чуть дольше. Но остальные продолжали выживать. Чуть позже мы потеряли другую мою младшую сестренку. А потом, в конце сентября, я получил ужасную травму. Сломал ногу. Из-за этого нам пришлось задержаться на одном месте на какое-то время. Мама просто отказалась уезжать куда-то без меня. А я не мог пока спасаться бегством, тормозил бы всех.
Зейн не дает себе и минуты для перерыва, продолжая рыть. Движение – это то, что сейчас отвлекает его. Пот стекает с волос ему на лицо, и он небрежно тыльной стороной ладони вытирает лоб, чувствуя грязь на коже.
– Они оставили меня, – наконец, говорит Зейн, дрожащим голосом. – Нет… не нарочно. Они просто отправились на вылазку, чтобы проверить одно здание, которое до этого попалось нам на пути. Они думали, что это было бы неплохое место, чтобы остаться там надолго. И… и я помню, как смотрел на них, когда они уезжали, и тогда у меня появилось плохое предчувствие. Я имею в виду, что я всегда волновался, когда кто-то куда-то уезжал, но в этот раз все было по-другому. Я знал, что что-то было не так, но ничего не сказал, да и вряд ли хоть кто-то прислушался бы ко мне. Я сидел у окна, когда они вернулись и видел приближающуюся машину. Только одну. Уезжали они на трех. А потом вышла моя мама и еще двое из нашей группы. Ее… ее укусили и они… они убили ее. Прямо там, на газоне. Я наблюдал за тем, как они делают это, но не мог им помешать.
– Зейн, – осторожно обрывает его Лиам.
Зейн встряхивает головой, но упорно продолжает рыть и не поднимает на Лиама взгляд.
– Поэтому я ушел от них. Не мог больше быть с ними после того, что они сделали. И вот я остался сам по себе. Я проходил иногда мимо других групп, никогда не приближаясь настолько, чтобы они заметили, что я вообще там был. Я просто продолжал идти, по большей части придерживаясь леса. Несколько раз я подумывал о самоубийстве. Ведь пуля в мозг лучше, чем быть заживо съеденным, правда? Но я не смог и не знаю почему. Предполагаю, что это было бы слишком легким путем. Скольким людям пришлось бороться за свою жизнь, а тут я, совершающий самоубийство. Это не казалось мне правильным. Если я все еще оставался в живых, значит, должен был продолжать пытаться. Хотя, когда вы пришли в аптеку, в моих планах было, возможно, умереть там. Я был истощен, голоден, обезвожен и утомлен. Я просто потерял во всем смысл.
– Зейн, – Лиам снова пытается привлечь его внимание, но добивается лишь того, что Зейн останавливается и качает головой.
– Ты не можешь просто оставлять меня позади, как это было тогда, Лиам, – говорит ему Зейн. – Теперь понимаешь? Я не могу… не могу просто сидеть здесь, и волноваться о том, вернешься ты или нет. Даже если я буду видеть тебя, как это было вчера. Ведь я ничем не мог тебе помочь, это было так же хреново, как если бы ты покинул тюрьму без меня.
Лиам кивает, и Зейн думает, что, может быть, добился своего. Он чувствует, что Лиам больше никогда не поступит подобным образом.
– Мне жаль, – шепчет Лиам, опускаясь вниз, воткнув лопату в землю рядом. – Я думаю, что просто заебался смотреть на то, как люди умирают, хотя и не должны, когда я мог бы занять их место, понимаешь? Как… как позволить тебе лезть куда-то, когда я и сам бы мог это сделать. Зачем подставлять кого-то под опасность, когда я сам могу справиться? Ну, а если я вдруг не справлюсь, то хотя бы ты все еще будешь здесь. Я не знаю. Я… я отвечаю за этих людей, Зейн, – Лиам беспомощно взмахивает рукой, взглядом обводя периметр. – Я отвечал за многих людей, Зейн. И многие из них погибли, и это все из-за меня. Это моя вина. И я больше не хочу добавлять кого-то в этот список. Поэтому я, даже зная, что ты рассердишься, все равно сделал то, что сделал. Пусть лучше ты будешь на меня злиться, зато останешься жив.
– Ты не в ответе за чьи-либо смерти, Лиам, – вздыхает Зейн и присаживается рядом с ним. – И ты не можешь постоянно думать об этом. Это сведет тебя с ума.
– Быть сумасшедшим в этом мире гораздо позитивнее, я думаю, – смотрит на него Лиам, чуть кривя губы в ухмылке.
– Тебе нужно больше заботиться о себе, друг, – напоминает ему Зейн, явно намекая на его сегодняшний потасканный внешний вид. – Серьезно. Ты не можешь всегда быть готов пожертвовать собой. Я не смогу справиться с этим.
– Я поработаю над этим, – невесело обещает Лиам.
– Окей, – кивает Зейн, потому что это лучшее, на что он вообще рассчитывал.
Чуть передохнув, они вновь приступают к работе, которая занимает у них довольно продолжительное время: рытье ям или отверстий (Зейн никак не может заставить себя называть их могилами). Через час к ним выходит Луи, неся в руках еду и бутылки с водой. Его глаза покрасневшие и опухшие, как будто он долго плакал, что, скорей всего, так и было. Чуть позже Найл берет грузовик, и вместе с Сэмом и Гарри (который уже на ногах и выглядит отлично, если откинуть головную боль), они начинают собирать тела ходячих.
– Все остальное мы доделаем потом, – Зейн забирает лопату из рук Лиама и убирает к своей. Все остальное, видимо, означает само погребение.
Лиам не спорит, и они вместе возвращаются в здание, чтобы принять душ и смыть с себя вчерашнюю кровь и налипшую уже и сегодня грязь. Когда они возвращаются в свой блок, то Зейн толкает Лиама к камере и роняет его на кровать.
– Спи, – командует он. – Выглядишь отстойно.
– Ну, спасибо, – зевает Лиам, качая головой. – Я не хочу.
– Я не спрашиваю, хочешь ли ты, – сурово взирает на него сверху вниз Зейн.
– Все еще планируешь уехать? – вдруг спрашивает Лиам, застав этим вопросом Зейна врасплох.
Зейн широко раскрывает глаза, удивленный поднятой темой и сжимает губы на долю секунды, перед тем как сказать простое:
– Лиам.
В глазах Лиама появляется та же грусть, что была утром, и он хватает Зейна за руку и тянет его к себе на кровать.
– Я так и думал, – тихо бормочет он. Зейн склоняется над ним, опираясь на руки по обе стороны от его головы, чтобы не давить на него своим весом. – И когда?
– Я уже говорил тебе, – Зейн пытается пожать плечами, но терпит в этом неудачу. – Я остаюсь на две недели и потом ухожу.
– Тогда у меня есть в запасе еще парочка дней, – проводит по его щеке тыльной стороной ладони Лиам. – И я планирую использовать оставшееся время по полной. А пока буду спать, я этого сделать не смогу, так что…
Зейн уже собирается начать протестовать, сказать Лиаму о том, как сильно он нуждается во сне, но Пейн просто притягивает его к себе еще ближе и заглушает любые слова поцелуем: медленным, неспешным и таким сладким. Впервые они делают это не с бурлящим в крови адреналином, и сейчас все по-другому. Поцелуй теплый и нежный, вызывающий знакомое и приятное чувство в теле Зейна, и ему это нравится. Ему нравится, как Лиам ладонями скользит под его рубашку, осторожно проходясь ногтями по коже спины вместо того, чтобы в спешке сдирать с него мешающуюся вещь. Ему нравится, как они сплетаются языками, и ни один из них не борется за господство над другим.
