Он под кайфом. Он плывет, летит, растворяется. Он не Зейн. Он – это всё. Он и воздух, и кровать, и боль, и пыль, что летает по комнате и которую видно только на свету. Ему и тепло, и холодно. Ему и комфортно, и неудобно.

Он совершенно удолбан. И это охуенное чувство. Всё-таки обезболивающие оказывают на него невероятно мощное действие. Он может слышать свой смех и оглядывает комнату, как будто ожидает, что что-то материализуется из воздуха и схватит его, потому что вокруг абсолютно точно что-то есть.

- О, тебя хорошо накачали, да?

Зейн наклоняет голову, понимая, что он в своей палате. Он видит нечеткую фигуру в кресле рядом, но, когда пытается сфокусировать на ней взгляд, у него ничего не получается. И это очень забавно, поэтому он смеется.

- Лиам, - говорит он, потому что ему не нужно видеть, чтобы знать, что это он - пахнет корицей.

- Ты не говорил, что у тебя сегодня операция, – произносит Лиам, и Зейн думает, что он будет ругаться. Он опять смеется. – Ты очень милый под наркотиками, ты знаешь? Я не слышал раньше, как ты смеешься.

Зейн с улыбкой смотрит на него. У него буквально болит лицо, если он не улыбается.

- Тебе нравится Бэтмен, - говорит Зейн по совершенно непонятным причинам. – Мне это нравится. Мне нравишься ты.

- Я вернусь завтра, - говорит ему Лиам. – Твоя мама здесь.

Зейн пытается сесть, но у него не получается.

- Пока, Лиам.

Спустя мгновение кто-то толкает его на кровать.

- Так кто такой Лиам? – спрашивает его мама.

- Лиаму нравится Бэтмен, - говорит Зейн, его голос невнятный. Он внезапно чувствует себя очень уставшим. – А мне нравится Лиам.

Он закрывает глаза, и он больше не кружится. Он падает, тонет, исчезает в темноте.

***

У Зейна все болит на следующий день, и поэтому настроение его даже хуже обычного. Луи заходил и ушел после того, как Зейн накинулся на него из-за того, что он говорил слишком громко и слишком сильно пах одеколоном. Его голова болит, нога убивает, и его задницу сводит от одной и той же позы, но только так он может сидеть, не чувствуя при этом, будто в его ногу входит тупой топор. И ему не дают больше обезболивающего, потому он уже получил свою дозу, но очевидно что то, что он получил, ни хрена не действует.

- Мне зайти попозже? – спрашивает Лиам, глядя на него.

- Ты, блять, вообще стучать умеешь? – требовательно спрашивает Зейн, глядя на него.

- Да, мне точно лучше зайти попозже, - говорит Лиам, потянув уже закрывшуюся за ним дверь.

- Нет… просто… нет, всё хорошо, - вздыхает Зейн. – Я просто засранец. Прости.

Лиам неуверенно заходит в палату, и он по крайней мере осторожно закрывает дверь, в то время как Луи захлопнул бы её за собой. Он снова садится на стул, и Зейн буквально прикусывает язык, чтобы не спросить, почему он не сел на кровать, как бы хотелось самому Зейну.

- Как ты себя чувствуешь? – Лиам сочувственно смотрит на него, нахмурив брови.

- Паршиво, - говорит Зейн. – Это очевидно.

- Да, извини, - Лиам проводит рукой по своим волосам, и Зейну любопытно, какие они наощупь: жесткие и грубые или мягкие и пушистые. – Хочешь посмотреть какой-нибудь фильм?

- Нет.

- Окей, - Лиам наклоняется и облизывает губы, что очень отвлекает. – Я должен…

- Полежи со мной, - говорит Зейн. Он морщится, когда понимает, что только что сказал, и быстро поясняет: - Я просто хочу полежать.

- Эм, - Лиам встает и подается в сторону кровати, но затем останавливается: - Ты хочешь, чтобы я…

- Полежал, - уточняет Зейн. – На кровати.

- Да, понятно, - Лиам кивает и снимает обувь, обходя койку. Он садится рядом с Зейном, который опускает голову на подушку и жестом предлагает Лиаму сделать то же, что через мгновение тот и делает.

- Ты не в волонтерской одежде сегодня, - замечает Зейн. Он хочет потрогать его белую рубашку, хоть ему и нравилась голубая волонтерская. Она стала чем-то привычным, вроде запаха корицы, который он чувствует, и тепла глаз Лиама.

Лиам краснеет, что очень нравится Зейну, и говорит:

- Я не волонтер сегодня.

- Тогда почему ты здесь? – удивляется Зейн.

Они лежат лицом друг к другу, и между ними не так уж много места. У Зейна болит нога, но он скорее отправится в ад, чем шевельнется и перестанет чувствовать исходящее от тела Лиама тепло.

- Я хотел тебя увидеть, - признает Лиам; ему неловко. – Я приходил навестить тебя вчера после операции. И ты был очень милым.

Губы Зейна округляются, потому что он совершенно этого не помнит. Он помнит, как его мама была с ним, когда он очнулся, но визит Лиама напрочь стерся из его памяти. И он не знает, но ему очень интересно, говорил ли он что-нибудь, высказал ли все свои мысли, когда был не в состоянии продумывать каждое слово, слетающее с губ?

- Я говорил что-нибудь? – тихо спрашивает Зейн.

Лиам качает головой (что очень неудобно, учитывая, что его голова лежит на подушке Зейна):

- Что-то непонятное. Не волнуйся.

Слава Богу. – Я не волновался.

Лиам переворачивается на спину, складывая руки на животе.

- Могу я спросить кое-что?

Зейн пытается пожать плечами, но он не может:

- Конечно.

Лиам дарит ему взгляд, означающий, что Зейн понапрасну так ему доверяет. Что ж, хуже для него.

- Мы собираемся снова… я имею в виду, когда тебя выпишут, всё закончится? – он спрашивает, не глядя на Зейна. Он смотрит в потолок, как будто это самая интересная вещь, которую он когда-либо видел.

Если честно, Зейн даже не думал об этом. Прошла всего неделя, но он уже не видит своей жизни без Лиама. И это просто странно, немного жутко и пугает его, потому что он не должен чувствовать чего-то подобного к парню, которого едва знает.

Зейн тоже переворачивается на спину и говорит, обращаясь к потолку:

- Я хочу увидеть тебя снова.

Лиам смеется:

- Если бы я дал тебе свой номер, ты бы позвонил?

Зейн даже не сомневается:

- Да, - он ненавидит себя за это, потому что он не перезванивает мальчикам вроде Лиама. – Или я мог бы стать волонтером. И мы бы виделись постоянно.

Конечно, это шутка. Зейн не собирается возвращаться в больницу, если только человек, которого он любит, не будет, ну, умирать. Это единственный случай. Во всех остальных его придется тащить сюда насильно, тогда как он будет кричать и упираться.

- Нет, - вскрикивает Лиам. Зейн поворачивается к нему, и щеки Лиама не розовые; они красные, и его глаза широко раскрыты. – Я имею в виду, это было бы глупо. Мы можем встречаться и как нормальные люди.

- Я знаю, - говорит Зейн, нахмурившись.

Лиам поворачивается к нему, и они снова смотрят друг на друга. Он проводит пальцами по татуировке Лиама, потому что она нравится ему, хорошо? Он знает, что кожа на ней такая же, как и вся остальная – у него достаточно собственных татуировок, но все равно ожидает почувствовать что-то грубое под пальцами. Но кожа гладкая и мягкая.

- Ты хочешь этого? – спрашивает Лиам, и есть что-то уязвимое в его глазах. – Увидеть меня. Ты можешь сказать нет, Зейн. Я знаю, что иногда ты слишком добр ко мне.

Зейн смеется, потому что, черт, неужели ты правда так думаешь, Лиам? Он не понимает этого. Поэтому он просто наклоняется и накрывает губы Лиама своими, медленно проводя по ним языком. Тот издает удивленный возглас, и Зейн вдруг понимает, что он понятия не имеет, хотел ли Лиам, чтобы его поцеловали. В самом деле, Лиам самый прямолинейный человек из всех, кого Зейн знает. Он никогда ничего не усложняет.

Зейн отодвигается, и извинения уже готовы сорваться с его языка, когда рука Лиама зарывается в его волосы, и он притягивает его голову к себе немного грубо, но Зейна это не волнует. С чего бы? Он целует Лиама, и Лиам тоже целует его, и когда язык Зейна проскальзывает в рот Лиама, на вкус он оказывается как корица с сахаром.

Зейн почти сразу же понимает, что Лиам, вероятно, никогда не целовался прежде, и это очень удивляет его, потому что, ну, вы просто посмотрите на него. Но Лиам колеблется, когда Зейн пытается углубить поцелуй, губы его отвечают медленно, как будто он на самом деле не знает, что делать, и язык его неподвижен, когда Зейн скользит по нему, чтобы снова почувствовать вкус корицы, которую, как оказалось, Зейн очень любит. Кто бы мог подумать.