Дышать все еще было тяжело и больно. Цин подошел к панели и глянул на список мотоциклов. Только наземные модели, ни одной воздушной. Вообще, Гамма Тора сильно не благоприятствовала воздушному транспорту своими катастрофически короткими днями и морозной погодой (которая на высоте становилась просто невыносимой). Да и кому нужен воздушный транспорт в таком низком городе?
Цин выбрал простой старый мотоцикл, вскочил в седло и двинулся к выходу из зала, к концу трубы. Легкое жужжание колес практически скрадывалось монотонной музыкой.
Мотоцикл выбрался на улицу со стороны ведущего к космопорту проспекта. Отсюда нельзя было разглядеть ни входов в залы, ни наблюдателей. Цин повернул машину резко прочь и помчался по широкой дороге, освещаемой кое-как тусклыми, еще не ночными фонарями, и разноцветьем оконный огней. Над стеклом проецировался защитный экран, который должен был отводить потоки холодного колючего воздуха от человека без шлема. Но получалось плохо. Струи ветра скрючивались изумительными узлами, огибали защиту и больно кололи глаза и щеки. Цин чуть пригнулся, чтоб спрятаться под стекло, но сильно лучше не стало.
Город с мотоцикла не казался таким уж низким, как сверху. На фоне едва ли не черного неба терялись во тьме крыши даже двух и трехэтажных домов. В глаза била богатая пестрая роспись вокруг окон и вдоль крыш, с характерными для системы Тора этническими мотивами – с кружочками, завитушками и раздвоенными языками. Цвета нарочно выбирались такие ослепительно резкие, чтоб хорошо различались в непрестанной темноте. Из окна низенького дома выползла рисованная фигура растянутого животного, вообще-то чем-то похожего на жабу, длинный язык которой волнистой линией заплетался через всю стену и уходил за угол. На следующем уже была розовая птица, тонкими извивающимися крыльями охватывавшая здание от края до края.
Мимо домов порхали молчаливые голоэкраны, рекламирующие дешевые лекарства и кредитные организации. Они словно бы поджидали прохожих и выскакивали вдруг из-за угла, липли к лицу. И бесполезно было махать руками, чтобы оттолкнуть их или спугнуть. Реклама отставала только тогда, когда понимала, что не способна заинтересовать клиента и тотчас набрасывалась на следующего.
Дождь то накрапывал – тяжелый, почти как град – то пропадал. Но лужи на дорогах и узких тротуарах, похоже, не просыхали годами, а может, и больше. Люди, в одеждах таких же кричащих, как и краски домов, шлепали по ним и не обращали внимания. Все здесь было кислотно ярким, неестественно выпяченным, болезненным. Прически, то торчащие столбом, то рассыпающиеся шипами, то развевающиеся цветастыми змеями. Куртки – ярко малиновые с толстенными рукавами, изумрудные, косые и наполовину срезанные, апельсиновые с тысячей лиловых точек. Ослепительные вывески, измазанные красками машины, даже цвета фонарей попадались чем дальше, тем все более сумасшедшие и психоделические. Гамма Тора изо всех сил пыталась компенсировать вечную серость своей природы этим живописным парадом огней.
Мотоцикл остановился на перекрестке, замигал фиолетовый светофор, и снова пошел дождь; совсем слабый поначалу, он с каждым мгновением становился все сильнее и сильнее. Дождь липкий и холодный.
Что теперь то? Трасса впереди расходилась сразу несколькими путями, и он не знал какой выбрать. Куда ехать? И зачем? Нужно было собраться с мыслями. Разобраться во всем. Цин поискал в навигаторе какую-нибудь забегаловку с гостиницей на окраине города. Маленькую и неофициальную, можно доходный дом. Что-то такое, где не просят документов и не звонят по полициям чуть что. Цин выбрал наугад и свернул налево, когда светофор перестал мигать и просто погас.
Мотоцикл не спеша двигался по сужающейся улице, а дождь усиливался. Цин смахнул воду с лица и на мгновение обернулся. Огромная, как броневик, черная машина следовала за ним метрах в тридцати.
Цин обернулся снова, затем переключил камеру приборной панели на задний вид. Точно такая махина, что стояла у аэропорта. Цин свернул на узенькую одностороннюю улочку, на другую, третью, проскочил по тусклой дорожке мимо мусорных баков и снова выбрался на более-менее широкую трассу, перегруженную движением. Каким-то неведомым образом черный бронеавтомобиль проследовал за ним, пролез своей жирной тушей сквозь улицы-кишки и со скрипом выскочил на дорогу – теперь уже гораздо ближе, чем прежде. Стоило сейчас Цину затормозить, как в его зад тотчас впечатался бы огромный черный бампер.
Мало того, впереди и чуть в стороне по соседней полосе не торопясь катил еще один такой же броневик. Да к тому же смещался еле заметно в сторону Цина, чтобы перекрыть траекторию.
Дождь начал лупить со страшной силой. Дорога превратилась в зеркало, и городские огни бушевали теперь со всех сторон, сверху и снизу. Улица стала похожа на калейдоскоп.
Цин снова свернул – трасса сузилась и пошла вдоль лавочек и сувенирных. На тротуарах попадалось все больше народа. Броневик впереди растерялся и остался позади, зато задний, наоборот, ускорился и висел почти уже на колесе. Цин дал газу и ушел на тесную улочку, где и дороги-то не было – один только тротуар, да и на тот едва ли влезут человека три в ряд. Мало того, этот щуплый тротуар резко разделился пополам, и одна из его частей полетела вниз лестницей. Цин остался на прямой дороге на прежней высоте, выскочил под ряд длинных, залитых фонарным светом арок, пролетел под ними со скоростью пули, выскочил на растянутую широкую площадь, переполненную народом (машины сюда, кажется, вообще не пускали) и помчался вдоль ее края, мимо домов. Сзади завизжала женщина, одна, другая. Цин невольно обернулся – один из бронеавтомобилей топил по площади вокруг фонтана, распихивая людей.
А площадь кончилась, и дорога опять внезапно сузилась. И тотчас перед мотоциклом Цина появился второй броневик. Цин дал по тормозам, заболтался, чуть не вылетел из седла и объехал машину по краю тротуара на одном переднем колесе. Вторая, преследовавшая по пятам, чудом не влетела в перегородивших путь коллег.
Дождь молотил уже просто сплошной стеной. Сердце колотило, как проклятое. Цин обернулся – обе машины неслись за ним по такой тоненькой дорожке, что догони они сейчас – и уже не разъехаться. Все поплыло в глазах. Цин запаниковал по-настоящему. Краски смазались, мир потерял контуры.
Мотоцикл едва не поскользнулся, свернул раз, еще и еще. Заплясал в лабиринте крошечных улочек, мелких кафе, лавочек, киосков, съездов и разъездов, среди бегущих от дождя людей, среди сигналящих и пытающихся хоть куда-то влезть курьеров… Четвертый, пятый, шестой, сердце стучит – тук, тук, тук.
Дорога так резко ушла в низину, что мотоцикл понесло потоком воды, и компьютер уже не сумел его выправить. Он свалился на бок, скользнул по мокрым камням метров на пять, подскочил на тротуаре и со страшным грохотом и звоном влетел в пеструю витрину магазина. Переднее колесо стукнулось об оконную раму, и мотоцикл, выбросив прочь водителя, завертелся волчком и вонзился в стеллажи. Цин проехался по полу еще немного и остановился только тогда, когда с силой стукнулся спиной о пластиковый прилавок, устроив в нем приличную вмятину.
В уши хором закричали. Свет в магазине замерцал, краем глаза Цин увидел фигуры людей, кто-то приближался, кто-то, наоборот, шарахнулся в сторону. Трещал дождь. Цин приподнялся на одной руке и пополз по коридору вглубь магазина. Привстал на четвереньки, затем приподнялся совсем. Он шел по тесному проходу в сторону подсобных помещений, кто-то налетел слева, отшатнулся. Цин почти ничего не видел – только мутные тени и неясные фигуры. Он припал к стене, надавил на нее, и она отодвинулась; стена оказалась дверью. Цин опять вывалился наружу, под иглы дождя. С усилием волоча ушибленную ногу, он поплелся подальше во тьму, в какой-то совсем уж мерзкий, бесцветный переулок, заваленный горами пахучего мусора. Здесь город менялся, и не в лучшую сторону. Грубо слепленные, исполосованные трещинами стены искривлялись и косили, темноту кое-как отгоняли лишь редкие огоньки из редких окон. Ни одного фонаря. Цин споткнулся о мусорный пакет, вывернув наружу его полужидкое содержимое, с трудом удержался на ногах и поплелся дальше, держась за стену. Ничего не было слышно, кроме шума дождя. Вода текла повсюду – по волосам, лицу, шее, по стене, за которую он держался, по непромокаемой куртке, по грязному полу, и в потоке ее чего только не плыло. Впрочем, что именно там плыло и не разглядеть в потемках.
