Но она вся дрожала; бледная, как полотно, и была не в силах вымолвить хоть одно слово.

«Это Фадлан… он действует», — подумал Моравский.

Теперь человек в маске со злобой тряс девушку, в беспамятстве лежавшую на кресле. Наконец, он досадливо махнул рукой и один принялся за заклинания, бормоча скороговоркой:

— Игла… Агиот, Этхэль, Ван! Иа, иа, иа, Ва, ва, ва, Та, та, та, Эх, эх, эх! Малхин Иой Грабе Изе Агай Фогомос Хол! Пан, Гижеом! Ой, Анефенетон Нехон Иоа Гаш…

Он схватился за сердце, болезненно вскрикнул и упал у самого столика, кровавая пена показалась изо рта. Несколько судорог потрясло его тело и он вытянулся во весь рост на красном ковре. А миловидное лицо барышни, лежавшей в креслах, стало постепенно покрываться красноватыми пятнышками, понемногу соединившимися в сыпь, там и сям испещренную гноящимися нарывчиками. Очевидно, обратные чары принесли ему смерть, а ей какую-то неопрятную и противную болезнь.

Единственная свеча освещала эту неприглядную картину, восковые фигурки растаяли и превратились в два куска бесформенного воска.

Но вот видение стало бледнеть все больше и больше и наконец совсем пропало.

Снова забегали в зеркале светлые и темные пятна и потянулся светящийся туман.

Через минуту исчез и туман и перед Моравским снова зияло устье темного коридора, прикрытое куском шлифованного стекла.

Профессор помедлил немного у аппарата, тщетно ожидая появления изображения, и, видя, что больше ничего не будет, отошел к столу.

Он закурил папиросу и стал прохаживаться по кабинету в ожидании Фадлана. Но Фадлана что-то, должно быть, задержало, и его несколько минут уже растянулись на целый час. Пока Моравский наблюдал явление, время летело незаметно. Но теперь оно тянулось томительно долго и профессор положительно не знал, чем себя занять: ждать скучно, а уехать не хотелось, нужно было еще попытать Фадлана насчет всего, что произошло.

От нечего делать Моравский стал рассматривать кабинет. Его внимание привлек высокий стол в углу, покрытый роскошной бархатной скатертью, вышитой золотом и шелками. Скатерть эта ниспадала до самого пола, тяжелые кисти, украшавшие ее, лежали на ковре. Но можно было рассмотреть, что на столе что-то лежало под скатертью, какой-то четырехугольный предмет.

«Что это может быть? — подумал Моравский. — Я не совершу нескромность, если посмотрю: если был бы секрет, Фадлан не оставил бы этого не под замком».

Он сдернул скатерть. Под ней оказался толстый и старинный фолиант в деревянном переплете. Но на пожелтевших листах его ничего не было написано: их испещряли рисунки, какие-то треугольники, круги и странные знаки; под каждым знаком было начертано слово, где по-гречески, где испорченной латынью, где на совершенно незнакомом профессору языке.

Моравский углубился в рассматривание книги. Случайно он коснулся рукой рисунка, изображавшего треугольник, вписанный в круг с четырьмя сферами, и вполголоса прочел под ним слово:

«Агла».

Но не успел он произнести это слово, как в зеркале что-то щелкнуло и зашипело. Моравский, думая, что появилось новое явление, бросился было к нему, но сейчас же отскочил обратно: теперь шлифованное стекло куда-то исчезло, а из образовавшегося отверстия клубами валил черный и густой дым и в нос профессору ударил едкий и острый хлорный запах.

Но этот дым не поднимался кверху и не стлался по полу. Он держался в воздухе около зеркала, собравшись в ровный шар, и шар этот уплотнялся все больше и больше и наконец достиг совершенного подобия твердого тела. Постепенно он стал светиться, точно внутри его горел огонь. Тогда шар, играя переливами света, как опал, отошел от зеркала и поплыл по направлению к изумленному Моравскому.

Шар остановился в двух шагах от профессора и повис в воздухе, как бы ожидая какого-нибудь действия с его стороны.

Но Моравский и не думал предпринимать что-нибудь, совершенно не зная, как и чем объяснить себе подобное явление.

Шар медленно поплыл по воздуху и приблизился к профессору на расстояние шага.

Моравский, предчувствуя недоброе, бросился вон от стола. Но шар двинулся вслед за ним. По дороге он слегка коснулся кресла, на котором за мгновенье пред тем сидел профессор, и кресло с треском разлетелось на куски. И куда бы не скрывался Моравский, всюду шел за ним, как злобный фатум, страшный пламенеющий шар. Чем быстрее двигался Моравский, тем быстрее двигался и шар, в точности повторяя все его движения; когда Моравский, встретив какое-нибудь препятствие, замедлял свой бег, замедлял движение и шар. Неуклонно и настойчиво он следовал за испуганным профессором, с треском и шумом сокрушая мебель, за которую пытался прятаться Моравский, и расстояние между ними, несмотря на почти нечеловеческие усилия его, оставалось все то же. Ровно один аршин, не более, не менее, отделял Моравского от преследующего его ужаса, и он чувствовал и знал, что за этим ужасом скрывается смерть.

Сколько времени продолжалось это преследование? Чем должна была кончиться эта страшная борьба?

Развязка, по-видимому, уже приближалась: Моравский выбился из сил. На лбу его выступили крупные капли пота, руки дрожали, колени подгибались. Он забился в угол, за тот самый стол, на котором лежала книга, в отчаянии протянул перед собой руки и зажмурил глаза, ожидая неминуемого конца.

Но конец не наступил. Шар прекратил свое преследование, — он остановился, точно встретил какое-то невидимое препятствие: теперь его отделяло от Моравского довольно большое расстояние, — шага в три-четыре. Он крутился вокруг своей оси, то поднимался, то опускался до земли. Иногда он отходил назад и снова с силой направлялся вперед, но, натолкнувшись на незримое препятствие, переменял направление и медленно плыл по окружности то направо, то налево.

Моравский почувствовал, что он в безопасности и, быстро успокоившись, стал наблюдать явление. Он заметил, что в том месте, где стоял он за столом, на ковре нашита узкая белая полоска, большой круг, идущий до самой стены. Эта полоса вместе со столбом воздуха над нею и составляла препятствие для шара. И каждый раз, когда шар, опустившись, касался ее, слышался легкий треск, полоса вспыхивала слабым светом, а из шара вылетала искра и он, оттолкнувшись, быстро поднимался вверх. Профессор понял, что, по счастливой случайности, попал в изолирующий круг.

Явление продолжалось.

Светящийся шар остановился в воздухе и стал вертеться с поразительной быстротой вокруг своей оси. Потом он сплющился и растянулся по экватору, отделив вокруг себя ряд блестящих колец. Кольца лопались, рассыпая вихрь блестящих искр и образовывая ряд малых шаров, светящихся, как и первый. Вместе с тем, в комнате появился второй большой шар, и третий, и так без конца, с которыми повторялось то же самое, и через несколько минут в пространстве за кругом, в котором стоял Моравский, все было наполнено сияющими шарами, большими и малыми, быстро двигавшимися по разным направлениям. Иногда они сталкивались, рассыпаясь каскадом ярких искр, и искры не гасли, а также носились по воздуху, заполняя собой промежуток между шарами. И каждая искра, и каждый шар, рассекая воздух, звучали по-своему, и различные тона сливались в аккорд, подобный какому Моравский не слышал еще ни разу за всю свою жизнь.

Наконец все смешалось и за кругом стояла светящаяся колебающаяся завеса и в завесе этой что-то гудело и звенело и пело, но шум и звон были смутны и гармоничны. В дрожащей полосе словно мелькали бледные лица, тянулись длинные руки… И вдруг все пропало. Точно порыв ветра прогнал огненное облако и сдунул страшное видение.

Моравский заметил, что он не один. За письменным столом сидела пожилая дама с добрым и симпатичным лицом. Она была одета в темное платье и длинную кружевную накидку, совершенно скрывавшую ее фигуру. Дама что-то писала, волнуясь, беспрестанно зачеркивая написанное и взглядывая на бедно одетого человека, стоявшего перед ней в почтительной и подобострастной позе, спиной к Моравскому. Каждый раз, когда дама принималась за писание, человек этот сжимал кулаки и с ненавистью глядел на нее. Но стоило ей положить перо, как он сейчас же снова принимал скромный и почтительный вид.