Валия написала адрес на листке бумаги.

– Скажи им, что тебя послала я, – посоветовала Валия и ушла – за ее спиной покачивались полы длинного плаща.

Я приложил пальцы к глазам, и мне захотелось вдавить их в череп. Черт возьми, как же я устал! За окном – сплошная серость, а в голове целое облако копоти, мешающее думать. Пары часов беспокойного, дерганого сна мало. Я честно пытался уснуть, в мозгу кипело и трескалось, и из варева лезли те же самые кошмары. Я видел женщину, заключенную в свет.

Я расслабился, позволил своей неизбывной усталости навалиться, а себе – провалиться в ее пустоту, лишь на пару секунд. Или минут. Или…

– Ты ж ее хочешь, – сказал мелкий засранец.

Малдон стоял, привалившись к дверному косяку, и гнусно ухмылялся. На губах – черные пятна. Стервец не отлипал от бутылки с рассвета.

– Она конфетка. И тебе она нравится. У тебя слабость к одержимым работой увечным бабам, – изрек Малдон.

В пьяном виде он постоянно говорил гадости. То есть он говорил их всегда. Я временами жалел о том, что всадил пулю не в ту часть черепа. И сейчас настали как раз такие времена.

– Выкажи ей хоть толику уважения, – буркнул я, и запоздало понял, что дал новый повод поглумиться. – И с какой стати ты выполз из винного подвала?

– Что, в точку попал? – ласково осведомился Глек.

Затем он уселся перед камином и присосался к бутылке, поперхнулся и закашлялся.

– Если у тебя ничего нет для меня, катись в свою нору, жалей себя дальше и не мешай работать, – проворчал я, взял отчет со стола и попытался сосредоточиться.

В последние дни стало тяжелее читать. Может, следовало обзавестись очками. А может, я просто уже до ручки дошел. Я посмотрел на счет, моргнул. Я ведь прочитал его уже два или три раза – но смысл ускользал. Вот же черт. Смеяться тут или как?

– Гляди, – сказал я и поднял лист, чтобы Глек увидел. – Меня из-за тебя обкладывают налогом. Маршал придумала налог на детей. Мол, на вас уходят общественные фонды. Подумать только, налог на детей! Давандейн изо всех сил старается растерять популярность.

Я скомкал бумажку и швырнул в огонь. Они и свои задницы предложат, если посулить достаточно денег. Надо попросить Валию, чтобы написала декрет об исключении для всего персонала «Черных крыльев» и их родных. Правда она не любит Малдона, а я не хочу, чтобы она занималась им. Меара и Трауст не годятся для такой работы, а Тнота обращается с пером хуже, чем с мечом.

– Я сто́ю каждого потраченного на меня пенни, – объявил Малдон. – Я – благословение. Ведь так говорят про детишек, ха-ха. Нас послал вам Дух радости. Так что радуйся.

– Тебя сотворил совсем не Дух радости, – заметил я.

Это было жестоко. Но раз лезешь в драку – получи и распишись.

– Напиши мне билль об освобождении от налога, и я все сэкономленные деньги отдам тебе.

Малдон потерял глаза, но это не значило, что он не мог писать и видеть. Чертова магия.

– Оно прельстиво. Но я не могу. Я занят.

– Да, уж точно занят, – заметил я, посмотрев на бутылку в его руках. – Если помнишь, я тоже был так вот занят – и еще дольше, чем ты.

– Я хочу кое-что сделать для тебя, – вдруг заявил он, и его мерзкая кислая гримаса сменилось ухмылкой еще мерзейшей. – Мне нужно вот это.

С тем он встал и подошел к столу, где лежал светострел.

– Но мне нужно еще кое-что.

– И что ты собираешься делать?

– Это сюрприз. Но тебе понравится.

Я был не совсем уверен, что мне понравится, если десятилетний пьяный циник станет играть в моем подвале с нестабильной фос-технологией. Но я знал, что если начну запрещать, Глек все равно раздобудет нужное: украдет ли, выклянчит ли. Больше того, мне все время приходится напоминать себе, что Глек – не ребенок. Ему перевалило за пятьдесят, и он вполне способен о себе позаботиться.

– Составь мне список нужного, – выговорил я.

На меня накатила очередная волна усталости. Запах вина манил. А ведь еще слишком рано для выпивки. Но я часто думал, что еще слишком рано. А потом приходил к выводу, что вовсе и нет.

– Но потом протрезвись, – добавил я. – Я хочу продолжить наши уроки.

– У тебя нет способности к языкам, – указал Малдон.

– А у тебя – к педагогике, – парировал я. – Но ты у нас знаешь язык драджей, а я хочу выучить его. Пока я рискую шкурой и держу тебя в этом доме – будь добр, принеси хоть какую пользу.

– Тебя учить – жуткая тоска. И мука.

Я обозвал его дерьмососалкой на языке драджей – Глек первым делом обучил меня набору ругательств. А теперь он рассмеялся и шатаясь убрел прочь.

Малдон выучил наречие драджей, когда Шавада поработил его разум. Малдон многое выучил, большей частью жуткое и кошмарное. Кое-что я увидел, когда залез в его рассудок – и больше видеть не хотел. В Глеке Малдоне засела тьма, которая уже никогда его не покинет. Отчего же я его пощадил? Да пожалел. Пусть он теперь превратился хрен знает во что, он все равно был другом. Мушкетная пуля раздробила ему лицо, вырвала глаза. Увечья бы исцелились, если бы Глек оставался «малышом». Но это потребовало бы душ. «Малыши» исцелялись, медленно обдирая жизненную силу жертв. Но Малдон утратил способность красть чужие силы, и увечье осталось навсегда. Похоже, у него осталась только магия, позволяющая поддерживать тело. Оно не выросло и не состарилось за четыре прошедших года. Если бы Валия или Амайра заметили – были бы проблемы.

Проблемы могли стать еще больше, если бы кто-нибудь заметил, что у Глека нет глаз – а он может видеть, писать и рисовать, никогда не бьется лбом о дверной косяк и всегда знает, кто зашел в комнату.

В общем, магия у него осталась, но какого рода, я не знал.

Я неохотно принимаю советы, но оно полегче, когда неоднозначно относишься к дающей их особе. Может, мне захотелось произвести на нее впечатление? А-а, так глупо. Я же ее босс. Ну чего тут усложнять? Она просто хочет привести меня в норму, ведь она так же предана делу Границы, как и я.

Правда-правда.

Я пришел по адресу, написанному Валией, к большому стандартного вида зданию на спокойной стандартного вида улице. А, веселый дом из тех, куда пускают не всех клиентов, и где все за занавесками. Я ощутил себя донельзя глупо. В такие заведения ходят люди вроде Дантри Танза. Что подумают люди, если узнают про вылазки Рихальта Галхэрроу за телесными прелестями? Позволять чужим видеть тебя беспомощным, забавляться с тобой, будто с игрушкой – унизительно. А мое «я» держится на страхе, который я бужу в окружающих. В общем, я выложил на прилавок кучу денег, чтобы персонал держал язык за зубами.

Спокойный, держащийся с достоинством молодой человек завел меня в комнаты с ванной с выложенным плиткой полом, включил маленький водогрейный котел на фосе. Тот запарил, завздыхал, будто океанский прибой. Молодой человек зажег свечи, приглушил свет. Я разделся, залез, молодой человек приготовился добавить благовонное масло, лепестки цветов и соль, но вода мгновенно сделалась бурой. Я застыдился, отвернулся и не смотрел на то, как парень спокойно выпустил воду и молча залил новую. Он говорил лишь по надобности и позволил мне погрузиться в маленький мирок расслабления. Из соседней комнаты доносилась тихая музыка: мелодичные трубы, ровный подспудный рокот барабана. Меня мягко окутало ароматами абрикоса и апельсина, вокруг поднялся пар. Я закрыл глаза. И в темноте за ними была лишь пустота.

Я отключился. А может, и уснул. Прошло изрядное количество времени.

Не знаю, сколько я просидел в ванной. Вылез, когда ушла вода. Но кожа на пальцах сморщилась. От горячей воды шкура покраснела и зудела, будто ошпаренная. Я подумал, что все, закончили, но местный слуга привел меня к столу и заставил лечь лицом вниз. Лежать ничком голым – странное ощущение, но я решил довериться слуге. Тот массажировал мои ноги, начал со ступней и медленно пошел вверх: щиколотки, бедра, ягодицы, потом спина и шея. Слуга знал свое дело, толкал, давил и жал поразительно твердыми пальцами до тех пор, пока мышцы и суставы не расслабились. Он рассказывал о моих проблемах, описывал свои действия, чтобы не пугали хруст и трест суставов. Вдруг он будто захотел оторвать мою голову от шеи, затем в ней оглушительно хрустнуло, и что-то твердое распустилось, расслабилось. К завершению массажа я словно погрузился в туман, отделился от тела. Слуга дал мне полотенца, чтобы отереть масло, а потом принесли мою одежду. Удивительно, но ее выстирали и высушили, пока я сидел в ванной. Мне расхотелось возвращаться в прежнюю жизнь, покидать этот тихий ласковый пузырек мира.