Я зашел во вторую комнату, где мне дали бутыль холодной воды, попросили сесть, а радостная женщина обработала мое лицо и шевелюру ножницами и бритвой. Столь же веселая женщина обработала крошечным надфилем мои ногти. Я едва узнал человека, посмотревшего на меня из зеркала – из-за новой стрижки и того, что вообще не слишком люблю смотреть в зеркала. Волосы поседели у висков. Ну, само по себе это не так уж плохо. Если бояться старости, то жизнь идет впустую, от и до. Бояться ее – значит сдаться ей, а я пока намерен выигрывать все свои битвы.

Ванна, массаж и бритье. Все так просто, все – пустяки. Но когда я пошел к выходу, внутри что-то взбунтовалось, и даже непонятно, что именно.

Город показался мне хрупким и больным, и не только из-за постоянного дождя. Я еще благоухал лавандовой ванной, а в ноздри била вонь драджей, ползла от каналов, будто плесень и лишай. По улицам голосили проповедники, но их никто не слушал.

– У меня идея! – объявила Валия, как только я переступил порог.

Она почти что сияла мрачной радостью. Валия всегда так, когда накопает новое. Видно, новость прямо жжет язык. Валия смерила меня взглядом сверху донизу, оценила то, насколько я чист и презентабелен, попыталась не улыбнуться и смешно надула губы. Черт, ну как с ребенком! Я нахмурился, прошел мимо.

– Я обдумала то, что тебе рассказал навигатор, – заявила Валия. – Тот, кто его вербовал, Накомо, был образован, самовлюблен и раньше не видел неба Морока. Так кто у нас образован, обожает себя и недавно явился с Леннисграда?

– Так кто же?

Она принялась загибать пальцы.

– Уж точно не солдаты. И не крестьяне с мастеровыми. Инженеры? Возможно. Но кто у нас обычно задирает нос до неба?.. Актеры. Есть такой немолодой уже актер, Маролло Накомо, играл в «Башне Лейонара». Пьеса шла недолго, быстро сошла со сцены. Накомо был звезда в Леннисграде, но закатился в грязь. Он прибыл в Валенград пару месяцев назад. В общем, самое то.

– Уверена?

– Рихальт, ты серьезно? Я когда-нибудь советовала тебе чепуху?

Похоже, она всерьез занялась обработкой моей персоны.

– Я когда-нибудь говорил тебе, что ты очень умная? – осведомился я.

– Да, но слишком редко.

Я созвал своих «галок», и мы спикировали на цель. Кассо с Меарой зашли сзади, я повел четверых через парадное. Все – с оружием наготове. Дом был старый, покинутый во время Осады и самовольно заселенный новыми жильцами. Дверь упорно сопротивлялась топору. Когда мы наконец проломились внутрь, то обнаружили Накомо в ночной рубашке. Он трясся в постели. Симпатичный парень, хоть и с взъерошенной со сна каштановой шевелюрой, на удивление моложавый. После слов Валии я ожидал обнаружить почти старика.

– Как вы смеете учинять надо мной насилие! – закричал он. – Вы представляете, кто я? Я требую адвоката! Как вы смеете!

– Это точно он? – спросил я у Кассо. – Наш должен быть постарше.

Мой главный «галчонок» пожал плечами, ухватил Накомо за волосы, чтобы лучше рассмотреть лицо.

– Вы схватили не того человека! – завопил пленник. – Меня зовут Накомо, мне пятьдесят три года! Наверное, вам нужен кто-то другой.

Это и решило дело, хотя и не так, как надеялся Накомо. Кассо утихомирил его, засунув тряпку в рот. Мы допросим актера, но в нашем логове.

– Моя жена видела его игру в той пьесе, – вдруг сообщил Кассо.

Я не знал, что он женат. Он мало говорил, а когда говорил, то больше жаловался.

– Тупая чушь про короля и упавшую башню, – добавил Кассо. – Жена говорила, монологи тянулись гребаные часы напролет.

– Я не знал, что ты интересуешься театром, – заметил я.

– Я? На дух не выношу это дерьмо. С чего, как думаете, я не пошел с женой?

Я приказал паре моих людей выпотрошить жилище. Они нашли под половицами изрядный запасец монет. А в подвале обнаружился знакомый запашок мертвечины и гнили, тревожащий, тяжелый, цепкий и древний. Мне показалось, что я его узнал, и потому я отправил «галку» за Малдоном. Тот явился в крайнем раздражении. Еще бы, прервали его ночной коматоз. Но когда я завел Глека в подвал, злость прошла. Малдон не хотел идти, выгибал спину и извивался, будто кот, которого тащат к ванной.

– Оно точно тут было.

– Как давно?

– Недавно. Это оно. Око Шавады, – подтвердил Глек.

Накомо не мог быть взломщиком. Того, кто способен проломиться сквозь чары Вороньей лапы, запросто не возьмешь. Он только посредник – хранил украденное или просто приютил взломщика. Если б Око было здесь вместе со взломщиком, я мог бы капитально погореть. Сюда надо было бы являться со спиннерами и ребятами Ненн. На всякий случай я все равно приказал раскопать подвал. Мы ничего не отыскали. Ока здесь уже не было.

От злости я разнес вдребезги набор дорогих тарелок. Мы опоздали на часы? На минуты?

Во время допроса Накомо ничего не сказал. Он казался сконфуженным, путался и толком не знал, где был в последнее время. Он не работал. После уничтожающих рецензий на пьесу его выкинули из театра, и Накомо остался с немалым долгом за дом и без перспектив. Накомо понимал, что залез в дерьмо по уши и болтовня резко уменьшит его шансы прожить хотя бы еще неделю. Вопросы про Око наглухо заткнули актера, он не хотел даже и глядеть на меня и моих людей. Допрос продолжался два часа. Трауст кричал Накомо в лицо, один раз отвесил оплеуху. Трауст повторял одни и те же вопросы:

– На кого ты работаешь? Кто водил тебя в Морок? Как они хотят предать Границу? Где Око?

Но актер молчал, безразлично уставившись в стену, и будто впал в транс, отрешился от всего окружающего.

– Хотите, чтобы я принес молоток? – спросил Трауст.

Его гадкая ухмылка сделалась еще гаже – Траус злился из-за двух часов, потраченных в напрасных стараниях запугать и унизить. С таким же успехом Накомо мог бы быть статуей. Его взгляд был пуст и гладок, как свежее полотно.

Я глянул на Валию. На ее лице не было осуждения. Она знала, что следует делать.

– Нет, – сказал я Траусту. – В белые камеры его.

Трауст утащил актера прочь.

Есть много способов сломать человека. В белой камере трудно выдержать и сутки. Она узкая, можно лишь стоять. Попавшему туда не дают еды и воды, каждые двадцать минут бьют в гонг, чтобы узник не заснул стоя. Если заснул, окатывают соленой водой. Со всех сторон ослепительно сияют мощные фос-лампы. Белая камера – не топор палача. Она разрушает рассудок, путает, мутит его. Делает мягче. Все без исключения поддавались и раскалывались после нескольких суток в белой камере.

Мне не терпелось расколоть его. Слабаки держались считанные часы. Я надеялся, хватит и одного дня, чтобы развязать ему язык. Выпустить из белой клетки раньше – значит просто дать ему передышку. После недели он раскололся бы наверняка, но недели у меня не было.

Я уже собрался посылать за Накомо, когда Амайра объявила о госте. Явился губернатор Тьерро, мой старый знакомец, которого Давандейн пыталась представить мне в театре. Тьерро снова был в долгополом белом плаще, белых перчатках, рыжих сапогах и поясе того же цвета. Его опять окружало удушливо мощное облако одеколонного смрада.

– Прошу прощения за то, что явился без договоренности, – сказал Тьерро. – Но дела никогда не ждут. С вами можно переговорить?

– У меня срочное дело, – сообщил я.

– Я ищу женщину, дворянку. Леди Эзабет Танза.

Я уже потянулся за плащом, висящим на спинке стула, но услышал имя Эзабет, и рука замерла.

– Амайра, иди к Валии, попроси забрать нашего друга из камер и привезти сюда, – велел я.

Обычно Амайра приносила мне кофе и чистила одежду, а потому очень обрадовалась настоящему поручению, касающемуся настоящей работы «Черных крыльев». Когда Амайра начала взрослеть, для нее внезапно стало важным то, на что она не обращала внимания в детстве. Она стремглав умчалась исполнять, а я завел Тьерро в скудно обставленную гостиную. Ею редко пользовались. Комфорт, как правило, был последним в списке того, что требовалось попавшим к «Черным крыльям».