Неделю спустя пришло письмо от бабушки. Она писала, как умела, где большими, где маленькими буквами, но все письмо ее дышало беспредельной любовью к внуку.

«Мой милый, дорогой мальчик! Я день и ночь думаю о тебе, скучаю по тебе; мать твоя тоже. Ее дела идут хорошо; она стирает. А вчера был у нас Феликс с поклоном от тебя. Вы были вместе на балу у пробста, и ты вел себя благородно! Ты и всегда останешься таким, будешь радовать свою старую бабушку и работящую мать. Она сообщит тебе о девице Франсен».

Затем следовала приписка от матери.

«Девица Франсен выходит замуж. Старушка-то! Переплетчик Гоф стал по прошению придворным переплетчиком и обзавелся большой вывеской. Теперь она будет госпожой Гоф. Это старая любовь, а она не ржавеет, милый мой мальчик!

Мать твоя».

Вторая приписка гласила:

«Бабушка связала тебе полдюжины шерстяных носков. Перешлем их тебе при случае. Я вложила в них хлеба с салом — твоего любимого кушанья. Я знаю, что у господина Габриэля тебя не угостят салом: твоя хозяйка, верно, боится «трихнинов». Мне даже и не выговорить этого слова! Но ты о них не думай, а ешь себе на здоровье.

Мать».

Петька прочел письмо и повеселел. Феликс все-таки был славный малый! Петька поступил нехорошо, не простившись с ним после бала. «Нет, Феликс лучше меня!» — решил Петька.

Дни тихо шли за днями, месяцы за месяцами. Петька проживал у господина Габриэль уже второй год. Учитель с строгой последовательностью, называемой госпожой Габриэль упрямством, не позволял больше Петьке появляться на сцене. Сам Петька получил от своего бывшего учителя пения, который ежемесячно платил за его учение и содержание, строгий наказ не думать о сцене, пока находится в школе. Петька не желал ослушаться, но мысли его сами собою обращались к театру в столице. Там ведь он надеялся когда-нибудь выступить уже знаменитым певцом. Но — увы! — голос его все еще не возвращался, и это сильно огорчало Петьку. Кто мог утешить его? Ни господин Габриэль и ни его супруга; один Господь Бог. Он ниспосылает людям утешение по-разному; Петьке оно было ниспослано во сне; недаром же он был счастливцем!

Однажды ночью ему приснилось, что настала Троица и что он гуляет в чудесном зеленом лесу; сквозь листву деревьев светит солнышко; на земле ковер из анемонов и скороспелок. Вот закуковала кукушка. «Сколько лет мне жить?» — спросил Петька. Это всегда спрашивают, когда в первый раз услышат кукушку весною. «Ку-ку!» — прокуковала птичка и смолкла. «Что же это, мне осталось жить один год? — сказал Петька. — Маловато! Не угодно ли начать снова?» И кукушка принялась куковать без счета! Кончилось тем, что закуковал с нею и Петька, да так хорошо, словно и впрямь был кукушкой, только его «ку-ку» звучали еще громче, еще чище. Запели птички; Петька стал подражать и птичкам, и перещеголял и их. Его звонкий детский голосок вернулся к нему, и он ликовал. Проснувшись, Петька себя не помнил от радости: теперь он был уверен, что голос его не пропал, что в одно прекрасное весеннее утро он вернется к нему такой же свежий, чистый, как и прежде! И Петька, убаюканный этой радостной надеждой, заснул опять. Голос, однако, не вернулся к нему ни на следующий день, ни через неделю, ни через месяц. В ожидании Петька жил весточками о театре родного города. Они были для него манной небесной, духовным хлебом; «крошки ведь тот же хлеб», и Петька рад был и крошкам — самым пустяшным известиям.

У господина Габриэля был сосед — мелочной торговец. Жена его, почтенная, живая и веселая женщина, но полнейшая невежда в искусстве, побывала первый раз в столице и вернулась оттуда в полном восторге от всего виденного, даже от людей. Они, по ее рассказам, смеялись каждому ее слову; в этом, впрочем, не было ничего невероятного.

— А были ли вы в театре? — спросил ее Петька.

— Как же! — ответила она. — И упарилась же я там! Поглядели бы вы на меня! Пот лил градом!

— А что же вы видели? Какую пьесу?

— Сейчас расскажу все! Я была там два раза. В первый раз представление было с разговорами. Сначала пришла принцесса и давай тараторить: «Та-та-та! Та-та-та!» Потом явился мужчина, и оба затараторили наперебой: «Та-та-та! Та-та-та!» После того барыня шлепнулась! Она в этот вечер целых пять раз шлепалась. В другой раз я попала на пение. Ну, пропели: «Тра-ла-ла, тра-ла-ла!» — и барыня тоже шлепнулась. Рядом со мной сидела приличная женщина, провинциалка. Она сроду не бывала в театре и думала, что тут и конец всему, ну а я-то уж знала, в чем дело, и объяснила ей, что в последний раз, как я была в театре, барыня шлепалась целых пять раз. В этот вечер она, впрочем, шлепнулась всего три раза. Да, так вот что я видела!

Что же это за пьесы видела лавочница? Не попала ли она в трагедию, что барыня все шлепалась? И вдруг Петьку осенило: на театральном занавесе была изображена большая женская фигура — муза с двумя масками, трагической и комической. Занавес, разумеется, падал в антрактах, вот вам и барыня, которая все шлепалась! И это-то шлепанье больше всего и занимало почтенную лавочницу, все же, что говорили и пели артисты, было для нее только «та-та-та, тра-ла-ла!». Тем не менее она осталась вполне довольна, да и Петька с госпожой Габриэль были довольны не меньше ее. Госпожа Габриэль слушала ее повествование с выражением изумления и умственного превосходства на лице; еще бы! она ведь, по словам аптекаря, вынесла, в роли кормилицы, на своих плечах всю шекспировскую трагедию! Выражение «барыня шлепнулась», объясненное Петькой, скоро сделалось в доме Габриэля ходячей остротой: стоило упасть ребенку, полоскательной чашке или какой-нибудь мебели, сейчас раздавалось: «Барыня шлепнулась!» «Так-то создаются пословицы и поговорки!» — сказал господин Габриэль, который на все смотрел с научной точки зрения. В вечер под Новый год вся семья Габриэля стояла со стаканами пунша в руках; это был единственный стакан, выпиваемый в году господином Габриэлем, — пунш был вреден для его желудка. Вот часы начали бить, все выпили в честь наступающего Нового года, сосчитали удары часов и после двенадцатого весело прокричали: «Барыня шлепнулась!» Затем опять пошли дни за днями. На Троице Петькиному пребыванию в доме Габриэля должно было исполниться два года.

Два года минули, а голос к Петьке не вернулся. Что же ожидало нашего юного друга в будущем? Господин Габриэль предполагал, что из него мог выйти отличный школьный учитель; это все-таки карьера, хотя, конечно, и не для женатого человека. Но Петька и не думал еще жениться, как ни интересовала его дочка аптекаря. «Школьным учителем! — сказала госпожа Габриэль. — Это значит сделаться таким же скучнейшим созданием, как мой Габриэль! А вы рождены артистом! Вы можете стать величайшим актером в мире! Это не то что быть учителем!»

Да, быть артистом — вот это цель! И Петька написал учителю пения письмо, в котором открыл ему всю свою душу, свои заветные мечты, надежды и тоску по столице, где жили его мать и бабушка. Он не видался с ними вот уже два года! А ведь их разделяли всего какие-нибудь тридцать миль, шесть часов пути! Так почему же они не повидались? Да потому, что с Петьки при отъезде было взято слово оставаться на месте и не помышлять ни о какой поездке, у матери же были полны руки дела. Несмотря на это, она частенько мечтала о поездке, не пугаясь даже страшных расходов, но мечты так и остались мечтами. Бабушка могла бы, конечно, навестить внука, да смерть боялась железных дорог; пуститься в такой путь значило, по ее понятиям, искушать Господа. Нет, уж ее на машину и калачом не заманят! Стара она больно, чтобы разъезжать! Ее ждет иной путь по призыву Господа Бога. Все это она говорила в мае, а в июне одна-одинешенька отправилась за тридцать миль в чужой город, к чужим людям! Принудило ее к этому очень важное и печальное событие.