— Девица Франсен тоже ждала терпеливо! — сказала бабушка. — Но не думала я, что она дождется! Однако в прошлом году старуха умерла, и девица Франсен стала госпожой Гоф! — Госпожа Гоф оказалась легка на помине. — А мы только что говорили о вас! — приветствовала ее бабушка. — Говорили о вашем долготерпении и награде.

— Да! — сказала госпожа Гоф. — Не удалось нам пожениться в дни нашей молодости, так возьмем свое хоть теперь! К тому же «пока не калека, все еще молод!» — говорит мой Гоф. У него все такие меткие выражения! Мы с ним, по его выражению, хоть и старые, да хорошие сочинения, переплетенные в один том с золотым обрезом. И я так счастлива, так довольна и своим мужем, и своим уголком у печки — изразцовой печки! Как затопишь ее вечером, так тепло держится до вечера другого дня. Просто благодать! Словно в балете «Остров Цирцеи». Помните вы меня в роли Цирцеи?

— Вы были восхитительны! — сказала бабушка. — Как, однако, человек меняется с годами! — Сказано это было не в обиду гостье, и она и не обиделась. Приступили к поросячьим ножкам и чаепитию.

На другой день Петька отправился с визитом к коммерсанту. Приняла его сама хозяйка, пожала ему руку и усадила возле себя. В разговоре он выразил ей свою искреннюю благодарность — он знал, что неизвестным благодетелем его был коммерсант. Жена последнего, однако, ничего об этом не знала. «Впрочем, это так на него похоже! — сказала она. — Не стоит и говорить об этом». Сам же коммерсант чуть не рассердился, когда Петька завел об этом речь и при нем. «Вы сильно ошибаетесь!» — сказал он Петьке, прервал беседу и ушел.

Феликс был уже студентом и готовился к дипломатической карьере. «Муж мой называет это сумасбродством! — заметила хозяйка. — У меня же на этот счет нет собственного мнения. Все в руках Божиих!» Феликс не вышел к Петьке; у него был урок фехтования.

Вернувшись домой, Петька рассказал учителю о своей неудачной попытке поблагодарить коммерсанта.

— Да кто же сказал тебе, что именно он твой так называемый благодетель? — спросил учитель.

— Мать и бабушка! — ответил Петька.

— Ну, верно, так оно и есть.

— А вы знаете, кто настоящий благодетель? — спросил Петька.

— Знаю, да не скажу кто!.. Итак, мы каждое утро будем с тобой заниматься пением.

Раз в неделю к учителю приходили его знакомые артисты-музыканты, и составлялся квартет. Петька упивался дивными звуками бетховенских и моцартовских композиций. Давно уже он не слыхал хорошей и хорошо исполненной музыки, и она действовала на него теперь тем сильнее: словно огненные искры пробегали у него по спине и по всем нервам, на глазах навертывались слезы. Каждый такой музыкальный вечер был для него истинным праздником. Он предпочитал эти концерты оперным спектаклям — в театре всегда что-нибудь мешает полноте и цельности впечатления. То артисты не отдают должного внимания тексту и глотают слова так, что их одинаково поймет и китаец, и гренландец, то страдают недостатком драматического таланта, то отсутствием голоса, то хрипят, как шарманки, то терзают слух фальшивыми нотами... А фальшь в декорациях и костюмах?! В концерте же не приходится страдать ни от чего подобного. Звуки льются свободно и достигают полной своей мощи и красоты, убирают голые стены залы драгоценными гобеленами, рисуя картины, задуманные великими композиторами. Однажды Петька попал и на концерт, данный в зале Музыкального общества. Была исполнена «Symfonie pastoral» Бетховена. Особенно сильное впечатление произвело на нашего юного друга andante «Сцена у ручья». Эти звуки несли его на лоно природы, в свежий зеленый лес, где раздается пение жаворонка и соловья, кукованье кукушки. Что за роскошь, что за свежесть! С этого вечера Петька понял, что ему больше всего по душе именно такого рода музыкальные картины, рисующие природу и пробуждающие соответственные настроения в душе. Любимыми композиторами его стали Бетховен и Гайдн.

Петька часто беседовал о музыке со своим учителем, и каждая беседа сближала их все больше и больше. Ученик не мог надивиться обширным познаниям учителя и с такой же жадностью слушал его объяснения, с какой, бывало, внимал сказкам бабушки. Мир звуков стал ему теперь таким знакомым, родным; теперь он уже понимал, о чем шепчет лес, шумит море, гудит богатырский курган, щебечет каждая птичка, говорит своим ароматом безмолвный цветок.

Уроки пения доставляли истинное удовольствие и учителю, и ученику. Голос Петьки всегда поражал своей свежестью и чистотою, каждую песенку он исполнял с удивительным чувством и выражением, но лучше всего выходили у него все-таки шубертовские «Песни мельника». Молодой человек уделял одинаковое внимание и мелодии, и тексту; они составляли в его исполнении одно целое, дополняли и освещали друг друга, как это и следует. Из него вырабатывался настоящий драматический певец, и он совершенствовался в этом отношении с каждым месяцем, даже с каждым днем.

Без нужды, без горя жилось нашему юному другу; он был здоров, весел, будущее сулило ему всевозможные блага. Он еще не успел разочароваться в людях; по невинности и чистоте душевной он мог назваться ребенком, а по выдержке в труде — зрелым мужем. Все, кто знал его, любили его, всюду он встречал ласковые взгляды и радушный прием. Отношения же между ним и его учителем день ото дня становились сердечнее. Учитель и ученик были как будто братьями; младший относился к старшему со всею горячностью и искренностью юного сердца, и старший на свой лад платил ему тем же.

Натура у старого учителя была горячая, как у южанина. Сразу видно было, что он умел «и ненавидеть крепко, и любить». К счастью, в нем вообще преобладало последнее чувство. Он унаследовал от отца порядочное состояние и не имел нужды браться за труд, который бы был ему не по душе. Втайне он делал много добра, но не терпел, чтобы его благодарили или говорили об этом. «Если я и сделал что-нибудь, то сделал только возможное и должное!» — говаривал он в таких случаях.

Старый слуга, или кастелян, как называл его сам учитель, говоря о добрых делах своего господина, всегда как-то понижал голос: «Я-то знаю, какие дела он иногда творит, но знаю из них лишь половину. Вот бы кому следовало повесить на грудь звезду! Впрочем, он не стал бы носить ее! Он бы из себя вышел, если бы захотели отметить его за его честность. Знаю я его! Вот уж он-то прежде всех нас попадет в рай, какой бы там ни был веры! Он воистину живет по писанию!» Последние слова старик произносил с особенным ударением, точно Петька питал на этот счет какое-нибудь сомнение. Напротив, Петька и сам чувствовал и сознавал, что учитель его истый христианин по делам своим и может послужить образцом для всякого. Но в церкви он никогда не бывал, и, когда Петька, собираясь однажды идти с матерью и бабушкой к причастию, спросил, не пойдет ли с ними и учитель, тот ответил: «Нет!» Петьке показалось, что он хотел сказать еще что-то, но так ничего и не сказал.

Вечером учитель прочел между прочим в газете о добрых делах каких-то известных благотворителей. Зашел разговор о добрых делах вообще и о награде за них.

— О ней никто не должен помышлять! — сказал учитель. — «Награда за добрые дела подобна финикам — они поздно созревают и становятся сладкими!» — сказано в Талмуде.

— В Талмуде? — переспросил Петька. — Что это за книга?

— Книга, из которой вросло в христианство много добрых семян! — был ответ.

— Кто написал ее?

— Мудрецы древних веков! Мудрецы разных народностей и религий! Мудрость скрыта в ней в кратких изречениях, подобных изречениям Соломона. Глубочайшие истины содержатся в этой книге! Она учит, что люди всегда остаются теми же людьми, где бы и когда бы ни жили. «У твоего друга есть друг — будь осторожен в своих речах!», «Никому не перепрыгнуть через собственную тень!», «Топчи терн, пока ты обут!» Вот что говорится в этой книге! Тебе надо почитать ее! Ты найдешь в ней более ясные отпечатки всех культур, нежели в земных пластах. Я, как еврей, чту в ней также наследие отцов моих!