что стариком посчитала меня.

Я не подумал вернуть тебе молодость,

жаря шашлык под эгидой огня.

Ты мне прости эту вешнюю холодность -

просто зима до конца не ушла,

снег еще падает мельком на улицы.

Пусть продырявила Цоя Игла,

будь человеком, красавицей, умницей,

ласточкой, феей, фантомом, страной,

где от арбузов трещат подоконники.

Крась свои волосы кровью и хной,

пей в ресторане и клубе джин-тоники,

бей на плече у себя комара,

чтобы зашло послевкусие крекера.

Скоро придет на планету жара

из головы и нутра Шварценеггера.

* * *

В дому убралась за пять сек,

заправив лаваш горчицей.

– Я пьяный собой человек, -

стала израильской птицей.

Купила себя у себя.

Образ не переменила,

боксируя и теребя

текст предпоследний О'Нила.

Не веря в его немоту,

которая в самом деле

летает, как Боинг и Ту.

И прилегла на постели.

Закрыла рукою глаза.

– Усталость скопилась в пятках. -

Упала из лампы слеза.

Желаю тебе снов сладких.

Творения наверняка.

Пускай тебе скажут ивы:

"Любовь невозможна, пока

ее носители живы".

* * *

– Дина, Дина – не Динго, Динго,

не иначе и не равно

опадающей в марте льдинке,

ничего здесь не решено,

не поставлено на решетку,

чтобы жариться и гореть,

ради смятой и рваной сотки

нужно выйти из дома в сеть,

погулять по заметкам, вкладкам,

сообщениям и стихам,

но летают везде прокладки,

будто Сим, Иафет и Хам,

как кино Человек со шрамом -

не лодыжка и не лицо,

одолжи непрекрасным дамам

из гранаты своей кольцо,

пусть наденут его на палец

их общественной той руки,

что спешит от телес отчалить,

от тебя небеса близки,

потому что ты варишь крупы

в городах и стране Евклид,

ты все время и всюду в трупах,

твое сердце для них – магнит.

* * *

Куда ни посмотришь – упадок и гнев,

печальная доля людская.

На зебру охотятся львица и лев.

Ко дну пароходы пуская,

Булгаков не пишет почти ничего,

а множит пустые страницы,

чтоб стало слепым и глухим Рождество.

Летают над полем синицы,

ловя для питания ложь и обман,

раскрыв свои крылья косые.

…И катятся Индия и Пакистан

из каждого глаза России.

* * *

Кавказ поднимается медленно к небу,

надев на башку себе тучи.

У жизни своей ничего ты не требуй,

бросай ее ласково с кручи.

Пускай пролетит она вниз километры,

разбившись о землю и камни.

Девчонка, одетая в шляпу из фетра,

читает железные ставни.

Она на плече своем держит лопату,

чтоб ею помешивать манку.

Вот так в сериале Элен и ребята

снялись БТРы и танки.

* * *

Орхидеи стонут и поют,

ветви распустив и распуская.

У тебя на голени Сургут.

Ты необратимая, такая.

Созданная из лесных цветов,

прячущих себя под буреломом.

Докажи свою ко мне любовь

и предстань передо мною ломом.

Молотком, отверткой и ключом.

Будь железной и неповторимой,

чтоб из глаз твоих сорвался сом.

Мы с тобой друзья и братья Рима.

Генуи, Мадрида и Москвы.

Дай обнять при всех тебя за плечи

и сказать: милейшая, увы,

я твои понять не в силах речи.

Не могу тебя я уберечь,

потому что скован и раздроблен.

На живот твой каплет пара свеч.

От меня тебя уводит гоблин.

В городах Китай и Таиланд

делает во тьме тебе ребенка.

Прочитай новеллу мне Жорж Санд

и запечатлей себя на пленку.

Повтори кафе и магазин.

Ничего, что я тебя целую?

Улыбнись и жалуйся, Жасмин,

на судьбу печальную и злую.

Говори две пули и ружье,

покоряя горную вершину.

Я войду в межножие твое,

как израильтяне в Палестину.

* * *

Жасмин, ты хорошая девочка в мае,

тебя описал в своей книге Корюн,

когда ты пошла на Россию Мамаем,

вперед повела по дороге Дацун,

заехала утром на автозаправку,

но вечером выпила виски в кафе,

прочла Валери, Ионеско и Кафку,

сварила себе просто так Нескафе,

себя обозначила на мониторе,

чтоб гуси быстрее тебя перешли,

пока ты встаешь и тревожишь, как море,

которое водит за нос корабли,

плывущие вдаль и навстречу закату,

где ты отдыхаешь от всяких забот,

Жасмин, мое сердце тобою объято,

ты в прошлом – Базаров, Макбет, Дон Кихот,

а также венок на квартире героя,

убитого злом и добром на заре,

поэтому ты ешь на завтрак второе,

отвергнув горячее с мясом пюре,

точнее покрасив глаза и ресницы

и потанцевав под немыслимый рэп.

У русских растет на макушках пшеница -

пора из нее изготавливать хлеб.

* * *

Минас выпил водки на автодороге,

сказал аргентинское влево и вдаль.

– Горшки обжигают не люди, а боги. -

Картину создал, на которой печаль,

разлука, предательство, радость и горе.

– Скорей бы Армению преодолеть,

чтоб взмыть, улететь и возвыситься вскоре. -

Засунул куриную голову в клеть,

считая сознание птицы за птицу,

и в том оказался он дьявольски прав.

– Порою движение воздуха снится. -

Взглянул на округу сквозь пару оправ,

принюхался к запаху хлеба и мяса,

отвесил Еразу великий поклон.

– Моя развивается вскорости масса. -

Издал тиражом многотысячным стон,

купил экземпляр, прочитал его девке,

торгующей сыром, вином и собой.

– Копье – это пуля, лишенная древка. -

Устроил в уме человека разбой,

потрогал воинственной женщине груди,

пока говорил через книгу Моро:

"Пусть знают все без исключения люди,

что птицу ее написало перо".

* * *

Раз бедра твои отражают восток,

то я расцелую их смачно при встрече.

Ты трубку себе поместила меж ног.

Красивы твои заусенцы и плечи.

Прекрасен твой образ через Инстаграм.

Он пахнет сухой и замерзшею лужей,

поскольку в Чечне призывает имам

вернуться туда, где нет смерти и стужи.