Таисия взяла деньги, не знает, что с ними делать.

Бондарев. Посчитать надо обязательно.

Таисия (немного смущенно). Наверное, надо (пересчитывает деньги на столе). Все правильно.

Воронин. Саша, проверь. (Протягивает ему расписку. Тот бегло просматривает ее.)

Бондарев. Вроде бы все верно. Ну, дорогие Воронины, поеду я, дела, никуда не денешься. Завтра пришлю человека, подпишите ему генеральную доверенность, он машину перегонит в гараж. Ну, до встречи, еще свидимся.

Идет к калитке, Воронины его провожают. От свалившейся удачи еще не пришли в себя. У машины Воронин и Бондарев прощаются за руку. Бондарев из машины махнул рукой и уехал. Воронины возвращаются к столу. Садятся. Какое-то время молчат.

Воронин. Покажи-ка деньги.

Таисия передает ему пачку. Он подержал, положил в пакет.

Таисия. Вот настоящий друг. А ты про него говорил…

Воронин. Сам своим глазам не верю, какое-то чудесное превращение. И не в деньгах дело: чуть больше или чуть меньше, велика ли разница? Приятно, да и удивительно, что человеком он оказался порядочным.

Таисия. Надо с ним дружить. А то ведь что у нас здесь за знакомые – полуграмотные мужики да бабы. Знаешь, Витя, надо пригласить его с женой в гости.

Воронин. Верно. Вот поеду в город, деньги положу в банк, зайду в его офис и приглашу. Обязательно приглашу.

Кабинет Бондарева, просторный, современный. В приемной, в коридоре – ремонт. За приставным столом сидят Бондарев и Алексей Алексеевич, глава районной администрации.

Бондарев. Спасибо тебе, Алексей Алексеевич. Освободил ты меня от местных налогов. Это – большая помощь. Помогу и я тебе: дам машину бруса. Отличный материал, из Архангельска, сосна. Ты ведь строишься, вот и пригодится.

Алексей Алексеевич. За это спасибо.

Бондарев. Давай выпьем за наши успехи.

Наливают, чокаются.

Бондарев. Но успехи-то наши могут кончиться, Алексей.

Алексей Алексеевич. Как понять?

Бондарев. Как понять, как будто сам не знаешь. Выборы на носу, а ты чем занялся? Судья, конечно, баба хорошая, и фигуристая, и лицом красивая, да и для дела пригодится, сам бы не отказался. Но, понимаешь, – не время. Район небольшой, вы с ней у всех на виду. Потеряешь избирателей. Я тут поручил своим, они втихаря небольшое исследование провели. Женщины против тебя – говорят, что за этого кобеля голосовать не будут и своим мужьям не позволят.

Алексей Алексеевич. Александр Иванович, ты прав, но не совсем. Сейчас не советские времена и мой моральный облик – это мое дело. Какой есть, таким пускай и принимают, и нечего трястись как раньше, боясь парткома. Плевал я на все эти бабьи мнения. До выборов еще три месяца. Вот погоди, скоро откроем детский сад, филиал московской швейной фабрики готов, а это – сто работающих. Еще что-нибудь сотворим, и бабы не только замолчат, а еще и за меня агитировать будут. Наливай, выпьем еще. Хороший у тебя коньяк.

Бондарев. Может, ты и прав. Народ, в сущности, – быдло. Лохи и недотепы. Вот месяц назад явился ко мне один и предложил арбузы взять на продажу. Говорит, что его дочь из-под Астрахани пригнала КАМАЗ с прицепом – тонн двенадцать арбузов. Разгрузили их у него в палисаднике. Так он хотел, чтобы я их продал за пять процентов. Я ему говорю, что и за пятьдесят еще подумаю, брать ли. Так что ты думаешь – обозвал меня по-всякому и ушел. А недавно я узнал, что сгнили они у него, даже скотина жрать отказалась. Вот такие бараны.

Или еще пример. Пригласил я одного столяра. Руки золотые. Думал, налажу столярное дело, буду продавать изделия у себя в магазине. Ему предлагаю двадцать процентов от цены. Так он меня эксплуататором обозвал. Говорит, что выручку надо делить пополам. Я ему и так и сяк разъясняю: станки – мои, помещение – мое, магазин – мой, материал – мой, ты соображаешь, что ты говоришь? Да двадцать процентов – это из уважения, а по-хорошему и десять много. Ушел. Сейчас живет без работы, рассказывают, что жрать ему нечего.

Алексей Алексеевич. Да, Саша, народ такой. Испорченный. Налей еще, на работу не пойду. По полям сегодня проеду. Заодно проветрюсь.

Выпили еще. Посидели, помолчали, закусывали.

Бондарев. Ты знаешь, Алексей, воруют у меня все, кто только может. И ведь ни хрена не сделаешь. Давай еще тяпнем. Я завелся что-то. Но ничего – прорвемся, победим.

Опять выпили. Закусывают молча. К офису подъезжает Воронин на «Ниве». Останавливается невдалеке.

Воронин (обращаясь к рабочим, ремонтирующим фасад). Ребята, Александр Иванович на месте?

Рабочие. У себя, на месте. Только к нему начальство приехало.

Воронин. Какое начальство?

Рабочие. Глава администрации.

Воронин. Ну что ж, подожду. Торопиться мне некуда.

Прошел, сел в приемной. Услышал голоса. Они раздавались из-за неплотно прикрытой двери.

Алексей Алексеевич. Победим, Саша. Куда мы денемся? Надо только держаться друг за друга.

Бондарев. А тут не так давно Мишка ко мне зашел. Ты его, наверное, знаешь – смотрящий. Тринадцать лет отсидел за убийство. Серьезный человек. Я ему кое в чем помогаю. Спрашивает меня: «Иваныч, а ты Чеченца обидел чем-то?» Чеченец – это кличка. А так-то он русский. Говорит, жил в Грозном, и в его квартиру в самом начале войны попал снаряд. Уехал. Черти его занесли к нам. Ко мне на работу попросился. Я его взял, поселил, накормил. И вот за все это, ты только представь, он Мишке говорит: «Давай его, то есть меня, ошкурим. У него доллары есть». Не знал он, сволочь, что мы с Мишкой в доверии, я же это не афиширую. Рассказал я Мишке все как есть. Он говорит: «Согласись – и мы его зароем. Никто никогда не найдет». Нет, говорю, пришли его ко мне, я с ним потолкую.

Алексей Алексеевич. Ну и как поговорили?

Бондарев. Хорошо поговорили. Сели в кафе. Спрашиваю его: «Ты говорил это?» И все дословно, как Миша, пересказал. Вертеться он не стал. Побледнел и сознался: «Говорил». Но, дескать, только чтобы попугать. Ну, я не стал разводить антимонию. Спокойно ему пояснил: «Имей в виду, если что-нибудь случится со мной или с моими родственниками, тебя не убьют, нет – тебя будут рвать по кускам, пока не сдохнешь. Понятно?». Он ответил, что очень понятно. И еще ему сказал, чтобы мне больше на глаза не попадался. Вот с тех пор я его и не вижу.

Алексей Алексеевич. Суровый ты, Саша, но по-другому нельзя: народ такой сволочной, не люди, а мусор. Если честно, то Мишку-то я сам давно знаю. Он мне на прошлых выборах помог: двое после беседы с ним свои кандидатуры сняли. И сейчас поможет. Так-то вот. Ну, наливай еще.

Опять выпили. Воронин сидел оцепенело. А из-за двери продолжали слышаться пьяные голоса.

Бондарев. И вот еще что, Алексей. Друг у меня новый появился. Встречались мы с ним еще в той, советской жизни. Большой начальник был. Заместитель управляющего в союзном тресте – «Спецстрой». Работать меня учил. Сейчас здесь живет, недалеко, в деревне. На пенсии. Научил, как видишь: теперь кто он и кто я? Ты веришь, за всю жизнь заработал он на кооперативную квартиру в хрущевке. Вот такой деятель. Говорит, многим помогал. Помощник хренов за чужой счет. Государственным добром распоряжаться – герой какой. Ты свое заимей и попробуй дай. Посмотрю я на тебя. (Голос хриплый, злой.) А ты знаешь, у меня тринадцать организаций твоих кормятся. Всех в тетрадку записываю, вот в эту. (Постучал рукой по тетради.) Приходят, клянчат. И женсовет, и ветераны, и спортсмены, и инвалиды, и всем ведь пока даю. Дармоеды чертовы. Надоели.

Алексей Алексеевич. Ладно, Саша, не горячись, полегче. Это тоже надо делать. Не очень-то ты и щедрый. Даешь на копейки, придуриваешься, что сам бедный, убыточный. Мне же рассказывают.