«Засеять больше полей, выпустить больше товаров, обменять их на что-то полезное у других царисс…» – пылко предлагал я, казалось бы, очевидное.

«Сделать подарок новой хозяйке?» – хмыкнула в ответ Варфоломея.

«Себе. Своей семье».

«Пусть лучше крепостные вспоминают меня добрым словом. Вдруг вскоре вернусь?»

А Зарина по ее просьбе дополнила:

«Каждый год великие семьи прибывают в крепость, привозят оброк и бьются за вотчины. Добывшие лучшую вотчину и потерявшие старую домой уже не возвращаются».

«А вещи?..» – поинтересовался я.

«Только то, что с собой. Много вещей – позор для семьи. Главные вещи в жизни – не вещи».

Тогда я понял, почему владелицы никак не усиливают башню, не копят лишнего, не утруждаются строительством или обустройством. Чтобы не досталось соперницам. А я-то думал вначале: какие молодцы, у них везде минимализм, экономия, забота о народе… Нет, лень, соперничество и эгоизм!

В комнатах Дарьи хотя бы картины висели. Здесь, кроме общепринятых в этом мире элементарных удобств, не было ничего.

В дверь постучали.

– Войдите! – разрешил дядя Люсик.

Два бойника внесли три ведра, из которых валил пар, и высокий таз с черпаком. Дядя Люсик собрался уже поблагодарить и объявить, что мойщики не нужны, но никто и не навязывался: не говоря ни слова, бойники удалились.

– Ага, чувствуйте себя как дома, но не забывайте, что вы в гостях, – прокомментировал дядя Люсик.

Вышедший к тазу Малик объявил:

– Если никто не против, то я первый.

Я не возражал. У меня в черепе дул сквозняк, душу бил ледяной озноб.

– Дядя Люсик, – тихо сказал я, – меня сейчас могут снова сосватать.

– Не позволю, – попытался успокоить он, но в голосе, к обоюдному сожалению, мелькнула неуверенность. – Отдыхай.

Отдохнешь тут. Попал из огня да в полымя. Если уж снова назваться невестором, то – Зарининым, другие варианты не рассматриваются. Но Зарина – святая сестра, ей не положено иметь семью. Мне же, чтобы легализоваться, нужно к кому-то приткнуться. Проблема в том, что фиктивное невесторство, как с Томой, с другими не пройдет. Вот если бы меня каким-то образом взяли в чью-то семью не через брак, а обычным войником…

Надеяться на это глупо. Малик прав, проще воевать с местной системой и, если останешься жив, переделать ее под себя, чем влиться и стать незаметным винтиком.

И все же. Могу ли я рассчитывать на понимание со стороны царевен? Ко мне хорошо относились Кристина, Майя, Амалия… Можно ли кому-то из них довериться? После того, что не по моей воле случилось около озера, мне теперь им в глаза смотреть стыдно. И каждой из них, наверняка, на ум первой придет та же мысль, что и Ефросинье. Зачем упускать неплохой и ныне бесхозный экземпляр уже испытанного «самца обыкновенного»?

«Мужчина не личность, он функция, – в свое время объясняла мне Варфоломея местные особенности. – Мужчина не может родить, он не может знать, его ли семя победило в гонке на выживание, поэтому мужчины – всегда младшая рабсила, повара, вся обслуга…»

Я – функция. С точки зрения царевен, относиться ко мне следует соответственно, и если в пути домой после освобождения из плена они зависели от меня и радовались, что очень своевременно им встретился умелый интересный парень, то сейчас, в безопасных вотчинах, отношение переменится: они легко сочтут, что в хозяйстве двуногий гаджет этого типа может пригодиться.

Проще всех было бы с Марианной. Она вернулась из-за реки, у нее горе, и моя кандидатура человека, который поймет и поможет, подошла бы идеально. Если б только не неугомонная мамаша Марианны…

Вот именно. Вычеркиваем.

Еще меня достаточно тепло воспринимали Клара, Александра, Любава и Феофания. С ними, мне кажется, общий язык тоже найдется. Если постараться. Но дадут ли постараться? Когда топор, вместо того, чтобы колоть дрова, начинает разговор, что он как бы не совсем топор и ему нужны особые условия – что сделают с таким топором?

Вот и я не знаю. А то, что приходит в голову, оптимизма не внушает.

Из оставшихся спасенных царевен три – Анна, Ираида и Софья – «темные лошадки», об их внутреннем мире я ничего не знаю, и чего ждать от них – тем более.

Ярослава – тот еще фрукт, ей палец в рот не клади. Хоть и сестренка нашего Юлиана, а настолько себе на уме, что братцу сто очков вперед даст.

Варвара? Она меня живьем съест – за все хорошее и прочее. За то, что не принимал ее сторону, когда она могла победить, и был свидетелем поражений. Договориться с ней о чем-то можно в одном случае – сделать для нее лично что-то непредставимое в обмен на временную лояльность к моим проблемам. Но затем потребуют новый подвиг, затем новый, и так до бесконечности.

Антонина… Эта меня просто в желчи утопит. Она эгоистична и проста, опасна, хотя и предсказуема. С ней не договоришься, потому что любая договоренность будет соблюдаться, лишь пока второй стороне это выгодно, а мои проблемы в качестве проблем даже в расчет браться не будут.

Ефросинья же, последняя в списке знакомых мне царевен, – худший вариант из возможных. Она уверена в собственном превосходстве, и я для нее – безвольная кукла, чьего мнения не спрашивают, потому что у кукол не должно быть мнений: их мнения – мнения хозяек, которые с куклами играют.

Вот такой расклад. Понятно, почему поджилки трясутся.

На ужин нас пригласил мужской голос из-за двери, о форме одежды не сообщили. Дядя Люсик посоветовал идти в доспехах без оружия. Приведя себя в порядок, мы вышли. В обеденный зал нас проводили два ожидавших снаружи бойника: один, показывая дорогу, с факелом поднимался по лестнице, второй замыкал процессию – контролировал поведение странных гостей, чтобы, если что, поднять тревогу.

Ефросинья встретила нас в парадной амуниции. Невероятной красоты доспех блестел как новый, но изысканность старины не спрячешь отдраенной поверхностью, древность проявлялась в потемневшей коже и вековой потертости узоров. Видимо, изготовленный великим мастером комплект долго передавался по наследству или был получен другим, не столь безобидным, путем – например, достался в виде трофея. Ведь не исключено, что, как и Гордеевский нож, это рукотворное диво выковали в землях живущих за горами «оружейников».

Надетая поверх рубашки кожаная основа сверкала рядами нашитых внахлест бронзовых пластинок, издали это походило на переливавшуюся в языках пламени чешую. Бедра опоясывала выполненная в том же стиле юбка. Как и выполненные в виде драконьих пастей наплечники, она висела чуть мешковато – явно рассчитывалась на мадмуазель более мощной комплекции. Или на парня. Взрослой цариссе такое не надеть, она просто не влезет, а молодому человеку вроде того, каким, скажем, был я по прибытии на причал – в самый раз. Ременную портупею сплошь покрывали защитные пластинки с геометрическим орнаментом, к портупее крепились меч в инкрустированных ножнах и парно с ним изготовленный длинный нож. Чересчур стянутые ремнями широкие поножи и наручи, как и съехавший на уши островерхий шлем, тоже выдавали в изначальном обладателе доспехов более крепкую особу, чем нынешняя владелица.

Ефросинья поправила съезжавший на лоб шлем и гордо повела плечами:

«Видите, какой я могу быть? То нелепое тщедушное создание с неприятной улыбкой и тонкими губами, которое вы, глядя на меня, представляете – не я, настоящая я – вот эта суперменша невероятных вида и возможностей».

Ну-ну. А самое для меня в этом прискорбное, что царевна не ходит в таком облаченье постоянно, значит, именно для нас постаралась. Точнее, для меня. Значит, сейчас что-то будет.

За накрытым столом вдоль одной стороны сидели три мальчишки лет от семи до десяти – непохожие друг на друга, разных цвета волос, телосложения и формы лица.

– Мои братья, – представила Ефросинья, – Иона, Брячислав, Антип.

Во главе стола рядом со старшим из братьев оставалось место, и царевна, как заместительница хозяйки, села туда. Нас пригласили на лавку по другую сторону. Первым, согласно титулу, расположился папринций, вторым я – как пусть бывший, но невестор цариссы. Малик присел последним – напротив младших братьев Ефросиньи.