После этого она замолчала и осмотрела всех людей, что находились каким-то образом так близко и так далеко. Всего нас было десять человек. Десять обманщиков, притворщиков и просто омерзительных животных для социума. А во главе этого круга сидел наш вечно излюбленный пастух, а точнее пастушка – доктор Сара. Ее лицо всегда так блистало, будто она умывалась утренней зарей и питались исключительно счастьем и радостью. И многие задавались вопросом: человек ли она вообще? Но если вам так интересно, то нет. Она была самым настоящим андройдом, призванным дарить заботу.
– Прошу, мисс Эмбер, – произнес ее нежнейший голос, – мы хотим узнать, как можно больше о вашей истории, чтобы помочь. Вы очень ценный человек, и ваши друзья хотят, как можно скорейшего вашего выздоровления.
Проститутка ухмыльнулась и игриво скрестив ножки, выстрелила взглядом прямо в меня. Тело ее было чистым, свежим, груди открыто выпирали из глубокого декольте, а лицо хоть и уступало в красоте доктору Саре, однако тоже было по-своему весьма привлекательным.
– Я не верю вашим словам, доктор, – произнесла Эмбер так тихо, что заставило мое сердце затрепетать. – Ни одному вашему слову.
– Стоит ли тогда напоминать, что именно этот поступок поможет вам остаться индивидуальной личностью и обладательницей памяти?
– Нет, – так же тихо ответила Эмбер и выпустила клуб дыма. Из ее глаз тихой струей, будто осенние ручьи, побежали слезы.
На самом деле в девяти случаев из десяти, человек мог бы спокойно рассказать о содеянном и в полном одиночестве. Но врачам нужно, чтобы ты устыдился себя, даже если не сделал ничего постыдного. Для них все мы лишь актеры на театральном поприще.
– Неужели нам необходимо повторять это снова и снова? – вмешался я в этот диалог и тем самым привлек к своей персоне слишком много внимания.
От одного взгляда Сары мои чувства сострадания улетучились, и я был готов снова тихо сидеть на месте.
– Вы же знаете правила общества помощи, мистер Хоук. Это все для вашего здорового сознания и подсознания. Каждый должен найти себя, Макс, и вы тоже обязаны это сделать.
Но я не искал себя. Это было даже не потому, что мне не интересно узнать кто я, а потому, что потерять самого себя попросту невозможно. Разве может какой-то проступок или подлость изменить наше непоколебимое сознание? Да и любое сознание – это всего лишь два зеркала, направленные друг на друга, и потеряться среди них было бы весьма проблематично, а вот удариться головой в надежде узнать, где кончается наше представление и начинается реальность казалось мне возможным, и я бы даже сказал, вполне естественным. Все же сейчас, рядом со мной сидели десять человек с похожими историями и жизнями, различия были лишь в месте и людях. Все мы знали, что из-за правонарушения нас ждет расправа. Но еще лучше мы знали, что без этого же наказания у нас отсутствовал бы страх, а значит не было бы добра и зла.
Но лично я не боялся и не боюсь этого до сих пор. Вернуться в Республику можно лишь двумя способам, и оба они означают практически одно и то же: стирание памяти или признание своего поступка неправильным и фальшивым. Так чего же бояться, если исход один? А чтобы мы не врали, перед каждой такой реабилитацией нам давали таблетку правды и заставляли смотреть друг на друга – наблюдая за угрызениями совести других. Лишая нас воли и тела, закон пошел дальше и лишил нас права иметь собственное мнение.
– Что ж, – слетело с нежных губ Эмбер. – Люди не столько хотят узнать правду, сколько боятся ее услышать. Я бы и сама не захотела узнать о такой истории и тем более не желала даже думать о ней. Но приходится вырабатывать привычку говорить то, чего не хотелось бы. Это даже забавно, – тут она в последний раз выпустила облако дыма из своих легких, затушила сигарету и начала смотреть куда-то вверх, где возможно был день, а может быть и ночь. В этом помещении времени не существовало, и часы были под запретом. Никто не знал для чего это, но все как один нуждались хотя бы в неправильном, но предположительном отсчете. По моему мнению, сейчас было ровно три часа дня, и лицо этой блудницы заливало яркое солнечное сияние.
На мгновенье наши взгляды с Эмбер пересеклись, и мы стали ощущать себя равными. Оба находились в глупом мире, оба были вне закона и оба не хотели говорить, даже когда слова вырывались из нас словно на вскрик. Мне хотелось ей хоть чем-то помочь, но при этом каких-либо чувств к ней я не испытывал. Мне не хотелось от нее ничего кроме жаркого, пылкого и яркого секса. Я был словно дрессированное животное и при ее виде желал коитус как безумный. От себя становилось противно.
– Мы вас слушаем, – слова доктора вырвали меня из пучины мыслей и заставили вернуться к настоящему.
– Когда мы только приходим на место работы, – нам сразу говорят о тех условиях, что нас ждут. Разумеется, это только для тех, кто хочет превратиться из обычной потаскухи в желанную и примечательную леди. Все достаточно просто – обслуживай по сотне человек и тогда ты пробьешь себе путь наверх, где будешь доступна лишь для единиц. Печально, но такой опыт присущ почти в каждой профессии, – она рассмеялась, и грустная улыбка раскрасила здешнее время пребывания. – В таком темпе ты не видишь людей, а значит и их лиц – для тебя все равны и возраст с полом уже не имеют значения. Именно тогда я поняла, что у каждого есть свой уникальный цвет души, отличающий его от других. Красные – они горячи, но сгорают так же быстро, как загораются. Синие – неряшливые, но не боятся жить и всегда ищут что-нибудь новое. Зеленые – яркие, однако очень зажатые. Но больше всего мне нравятся бесцветные. И если кто-то из вас подумал, что они такие всегда, то вы жутко ошибаетесь. На мгновение они могут окраситься в любой цвет радуги и засиzть еще ярче остальных. От одного из таких бесцветных я как раз и забеременела.
Многие из нас уже знали эту историю, а потому не сильно расстраивались, когда голос Эмбер внезапно начинал дрожать и пропадал словно взлетевшая птица. Мы не сильно расстраивались, когда она пропускала какие-либо важные детали в истории, а затем на следующий день вспоминала их и впихивала в каком-нибудь другом совершенно несуразном месте. Но что нас сильно расстраивало, так это то, когда наступало невыносимо правильное молчание, а это ведь самая настоящая редкость. Обычно если кто-то молчит – то он жаждет сказать что-либо вдвойне, но по лицу рассказчицы я мог бы сделать вывод, что каждое слово для нее было словно кинжал, вырывающийся откуда-то изнутри, разрезая горло.
Доктор Сара при этом отчетливо и аккуратно вводила на планшет какие-то данные и старалась анализировать общее состояние каждого. Разглядывая ее тонкие руки, грациозную фигуру и нежные, словно бархат, движения, я и сам не заметил, как засмотрелся на эту умопомрачительную женщину. Сара удивленно поглядела на меня, будто ожидая какого-либо вопроса, но вместо этого я подмигнул и на ее лице распласталась улыбка.
В тот самый момент мне пришел в голову вопрос: «Что это значит – быть человеком?» Если говорить об эмоциях и чувствах – то они больше не принадлежит нам. Теперь они стали неким достоянием и то, чем мог бы воспользоваться даже андройд. Если это так, то выходит, что лишь закон держит нас в рамках человеческого существования. Но что есть закон, а что преступления? И есть ли действительная связь между ними? Как понять, когда проступок – преступление, а когда шалость, не требующая внимания? Только лишь по книге правил, где люди обдумывали способ наказания за любое неповиновение? И почему общество вообще обязано сводиться к каким-либо правилам, уступая место страхам, вместо разума? В голове у меня роился миллион вопросов, и я не в силах было приблизиться даже к зачаткам этого грустного и феноменального опыта, но мне почему-то очень этого хотелось.
– Вы же сразу могли измениться и не создавать нашим добрым друзьям столько хлопот, – произнесла Сара и оглядела присутствующих, как будто выискивая среди них одобрительные возгласы. – Изменили бы свое настоящее, то прошлое и будущее приоткрыло бы для вас совсем другие двери.
