– Ну и дурак, – вызывающе посмотрела на поэта Аша. – Когда я умирала, он радовался.

Ятрим развел руками, его способностей вести переговоры не хватало, чтобы спасти друга; тем более, он тоже считал, что права Аша, а Расвед – упрямый осел.

Помог беде Махар. Он сразу заметил больного и присвистнул от удивления.

– Знаю, что с ним. Меченый клещ укусил. Мелкая тварь, но яду – дракона завалить хватит. Крепкий у вас охотник. Раз до сих пор жив, значит, выздоровеет.

Он порылся в дорожной сумке, достал мешочек с порошком, велел смешать с водой и дать больному. Ятрим, когда подносил Расведу воду, даже не упомянул про лекарство, чтобы тот не артачился.

Махар всем в клане понравился. Кшейт удивился, глядя, как тот обедает с чарачарцами и травит байки, а все смеются, будто знакомы с коробейником много ирм.

– Как там драконы, не собираются мотать к себе, на Сирин? – спросил один из мужиков.

– Сирин мертвый, а им жить хочется, – отвечал Махар. – Кстати, слышали новость? Их в городе потихоньку травят. Драконы волшебные гулики любят, а гулики пошли такие, что как выпьешь, так разума лишаешься. Вот они один за другим мракилами становятся. А потом за стену лезут, крылья себе отгрызают и воют.

– Зачем же они такую гадость пьют? – удивились чарачарцы.

– Для развлечения, – пожал плечами Махар. – Не хватает им, видно, в жизни впечатлений.

– Ну, тупые! – засмеялись поселенцы. – Так, может, они скоро сами собой передохнут.

– Правильно, это людская планета. Она сама драконов выживет. Не место им здесь! – рассказы Махара сильно подняли поселенцам настроение. Приятно послушать, как не ладится жизнь у твоих врагов.

Вдова Дамайя не сводила с Махара восхищенного взгляда, все подкладывала ему то хлеб, то лук, поглаживала широкое плечо.

– Ты надолго ли к нам, мил человек? – спросила она.

– Поживу чуток, коль не прогоните, – осклабился Махар и подмигнул ей.

Дамайя зарделась густо и плотнее устроилась рядом.

Мимо обедающих прошла скользящей походкой Аша.

– Это что за девица? – спросил коробейник.

– Аша, она с поэтом живет, – усмехнулась Дамайя.

– Платье у нее, смотрю, нескромное, – проследил за Ашей Махар.

– Ее в храме так одеваться научили, чтобы дух мужской поднимать в любое время. Но сейчас она одного поэта привечает, так что ты губу закатай, милок. Опасная она, кто его знает, что еще умеет…

– Вот как, – усмехнулся Махар и повернулся к Дамайе. – Сдается мне, что ты, румяная красотка, тоже некоторые навыки имеешь?

Кшейт, все еще следивший исподтишка за Махаром, покачал головой. А пусть бы остался с ними коробейник, хороший был бы товарищ.

Он стоял на пустоши и смотрел на стену величественного города Граца. Вокруг не было ни души, и по другую сторону стены – тоже. Он знал, что драконы исчезли непонятным образом. Свобода? Нет. Сердце теснило, и нечем было дышать, потому что людей тоже не было. Никого не было. Невнятный гул стоял в ушах, раздирая в клочья его сознание. Он сделал шаг к стене; движение потребовало невероятных усилий, как будто воздух был плотнее воды. Давило на виски, сжимало горло. Видение города стало зыбким, перед глазами мельтешили черные точки… На стене висел меч, такой же красивый, как описывают в старых легендах. Это был его меч, и он должен был до него дотянуться. Сквозь удушающий плотный воздух, сквозь разрывающий мозг вой, наперекор смерти…

Расвед проснулся, судорожно глотая свежий воздух, испуганно огляделся по сторонам. Скоро глаза привыкли к темноте, и он различил контуры знакомой пещеры, тела спящих поселенцев. Спасибо Нару, это был просто зловещий сон. Расвед потянулся, почувствовал мышцы и понял, что ему лучше. Болезнь отпустила. Тревога осталась.

Расвед сложил нужные вещи в охотничью суму и выбрался из пещеры. Было раннее утро, створки Шамбары только начинали расходиться – через темное небо бежала светло-голубая полоса. Расвед спустился к Ирье, искупался и переоделся. Тряпки, что были на нем во время болезни, бросил в костер. Потом он поднялся на холм, где приютился шалаш Ятрима. После того как появилась Аша, поэт потерял страх и ночевал с любовницей, а не прятался вместе со всеми в пещеры. Ничего, один налет стаи джалаев вернет легкомысленной парочке здравый смысл, если живыми останутся. Расвед заглянул в окошко. Ятрим спал голым в обнимку с развратной танцовщицей. Охотник подобрал камешек и запустил его поэту между лопаток. Тот сердито дернулся.

– Ятрим! – нетерпеливо позвал Расвед.

– Ятрим! – повторил он громче после того, как поэт не откликнулся на первый зов.

В шалаше заворочались, зашептались. Наконец, на пороге появился заспанный поэт, завернутый в одеяло.

– Расвед? – спросил он удивленно. – Тебе чего?

– Пошли к старой Ённе, – сказал охотник.

– К Ённе? Прямо сейчас? – поэт таращился на товарища, прикидывая, не бредит ли он.

– Ты весь див талдычил, что это необходимо. Собирайся, пошли, – приказал Расвед.

– А я-то тебе зачем? – почесал за ухом Ятрим.

– Уговаривать будешь, если я передумаю в пути, – сердито объяснил Расвед. – И покажешь, где она живет.

Ятрим кивнул и скрылся в шалаше. Когда он, наконец, собрался, голубая полоса в небе стала шириною в речку Ирью, и проснувшиеся поселенцы выходили из пещер, чтобы начать новый день.

– Давно бы так, – говорил Ятрим, срывая по дороге листья с разных кустов и деревьев и подставляя их лучам Нимеланы, чтобы лучше разглядеть узоры. – Она всегда о тебе спрашивала.

– Вот этого я не понимаю, – проворчал Расвед. – Есть тебе что сказать, так скажи. Хочешь предупредить о чем-то важном – не таи, выкладывай. Зачем к себе звать, зачем намекать? Или она пыль в глаза пускает, цену себе набивает?

– Боишься? – уловил Ятрим нервозное состояние друга.

– Боюсь. Потому что не знаю, чего ожидать. Скажет что-нибудь типа: бойся копыта осла в час, когда паук сплетет паутину, и будешь, как дурак, всю жизнь шарахаться от пауков и ослов.

– Ого! А я-то думал, что у тебя неважное воображение! – подивился Ятрим. – Не переживай, Ённа не будет говорить загадками. Она не только ясно видит, но и доступно объясняет.

– Может быть, напророчит, что я скоро умру. И умру бестолковой смертью. А может – женюсь, но жена тоже умрет. Или, что я избранник и должен спасти человечество от неминуемой гибели. И я буду корить себя за то, что ничего не сделал.

– С ума сойти! И кто из нас фантазер после этого? Она никогда не скажет того, что ты не готов услышать. И не станет говорить о твоей смерти, если сам не спросишь. Зря ты себя накручиваешь и тревожишься. Иди к ней без всяких дум, с открытым сердцем и тогда получишь напутствие, которое поможет тебе устроить будущее наилучшим образом.

Расвед недоверчиво усмехнулся. Ничего не поделаешь, они с Ятримом очень разные. Поэт может беспечно парить по жизни с пустой головой и открытым сердцем, как будто все вокруг замечательно, и судьбы людей не исковерканы нашествием драконов. Он же не в состоянии быть счастливым, пока люди вынуждены прятаться в дебрях лесов, пока у них нет дома на своей земле, пока не изжит страх перед внезапным налетом крылатых тварей, пока женщины бояться выходить в поле, а дети заглушают смех. Но никакие беды мира не могут омрачить настроение Ятрима. Беспричинная радость плещется в нем, и тогда он воспевает все живое в своих стихах. Иногда поэт очень раздражал Расведа, иногда, наоборот, восхищал.

– Еще она может сказать, что пока мы шли за ее напутствиями, на поселенцев напали драконы и всех убили, – продолжил мрачные размышления Расвед.

– Я же тебя просил! – укорил его Ятрим.

В эту ночь они спали в землянке Расведа, как раз на полпути к обители Ённы. Ятрим долго ворочался, пылая от фривольных воспоминаний, Расвед боялся сомкнуть глаза, чтобы встревоживший его накануне сон не повторился снова. Но сказочный меч маячил перед его взором, как навязчивый мираж, пока уставший охотник не сдался и не уснул сном младенца.