А этот тип сразу на личности перешел, обзывается. А больше всего выбешивает собственный червячок понимания – а ведь он прав! Если в группе заставляют делать что-то против собственных правил – то грош цена такой группе. Маленький обман вначале обязательно выльется в более крупный в конце. И все же… Так колко над ней стебаться…

Да, насчет «своеобразности», Антон оказался прав – с настолько хамски-пренебрежительным отношением к своей персоне ей еще не доводилось сталкиваться. Даже Лину переплюнул. С той мадам понятно, что недалекая, а этот прям лихо подсекает, остроумно… И ответить нечем. И от этого еще обиднее.

– Останови машину, – голос девушки прозвучал неестественно глухо. – Я выйду.

– Совсем или пописать?

Катя промолчала и демонстративно отвернулась к окошку.

Скрипнули тормоза, внедорожник вильнул и приклеился к обочине. Она собралась покинуть салон, как вдруг заметила, что уже темнеет. И отъехали на приличное расстояние. Местность вокруг была незнакомой. С одной стороны – рынок, с закрытыми прилавками, кучей мятых коробок и пустыми поддонами. С другой – сиротливый оазис новых девятиэтажек, а дальше – стройка. Остановка общественного транспорта маячит поблизости, но подозрительно безлюдна. Из этой дыры скорее всего уже не уехать. И везде пылища. Насыщает воздух и клубится при движении встречных машин. Едкая колючая серость покрывалом ползет по крышам магазинов и киосков, ложится на асфальтированные дорожки, скамейки. Впивается в листья деревьев, цветы на клумбах, припудривает волосы и одежду людей. И, судя по отсутствующим выражениям на лицах последних, она способна проникнуть даже глубоко в душу. Девушка совсем сникла. Ей показалось, что стоит выйти туда, как она станет частью этой безликой серости, потеряет все краски и сгинет в рутине ежедневных забот. Она шумно сглотнула обиду.

Тем временем спутник, широко улыбаясь, выбрался на улицу, обошел машину и галантно открыл перед ней дверь.

– Милости прошу на свежий воздух. Может, навеет извилины в голову.

Катя замерла как истукан и смолчала. Пожалуй, она погорячилась.

Нил вернулся назад, и внедорожник вновь тронулся с места.

– Куда мы едем? – буркнула девушка.

Он засмеялся:

– Посвящать тебя в адепты, – подмигнул. – Нужно будет раздеться и станцевать лезгинку.

– Я не умею танцевать, – бесцветно поведала спутница пустоте перед собой. Лимит глупостей на сегодня она исчерпала. Сил больше не было.

Нил посерьезнел:

– А раздеться значит не сложно?

Потом тяжело вздохнул, осознав, что Катя больше не реагирует на выпады.

– Чует мое сердце, будут с тобой проблемы… – и тут словно спохватился: – Ах да! – перегнулся назад и достал сверток: – Нацепи балахон, согрейся, а то как мертвая сидишь, – кинул его на колени. – Да и видок еще тот, будто медведь всю ночь в лесу драл. – И, заметив, что пассажирка по-прежнему не шевелится, добавил: – Там ритуал будет, ученики должны в капюшонах прийти.

Всю оставшуюся дорогу Катя задыхалась и потела в плотном балахоне – даже сплит не спасал. А потом оказалось, что надеть его можно было уже по прибытию. Во всяком случае, сам Нил поступил именно так.

В здании заброшенного завода было прохладно и сыро. Видимо, во время сильных дождей через обветшалую кровлю сюда попадало много воды, и даже палящее летнее солнце не могло дотянуться до нее своими лучами.

Множество подсобных помещений, разгромленных за годы разрухи, лабиринтом ветвились по территории когда-то огромного предприятия. Забор местами обвалился и зиял неровными дырами, колючая проволока скатилась вниз, осела в землю и заросла травой. Мрачные темные строения словно приглашали любопытных пробраться внутрь и побродить по непонятным отсекам, камерам и подвалам.

Самые первые комнатушки облюбовали мастера бульбуляторных дел – они натащили в углы старых матрасов, где тупили и хихикали в стены, наполняя воздух сладковато-тошнотворным дымом. Во всяком случае, такие выводы напрашивались сами, стоило взгляду упасть на резаный пластик и обрывки фольги. Но были и улики похуже – использованные шприцы понуро валялись рядом с лежаками, осуждающе взирая на мир белыми оттопыренными поршнями. Скорее всего, их владельцы давно сторчались – сейчас притон был оставлен и позабыт. Тряпье покрылось пылью и пропиталось затхлостью, железные иглы поржавели, а в пластиковых бутылках завелась и цвела теперь иная жизнь – они хранили не просто воду, а черно-зеленую жижу.

В помещениях дальше успела потусить молодежь – ребята нанесли на стены разноцветные граффити. Здесь встречались искусные рисунки и просто художественные ляпы, гротескные надписи, руны и свастика. Поверх некоторых «отличился» один автор – нецензурные выражения плевками оскверняли картины. Вандал ревностно подошел к делу – его почерк порхал из одной комнаты в другую, пока он, видимо, не извел всю черную краску. Бранные слова злили и кололи глаза, подкидывая случайному люду мысли об изощренной мести.

И только крайне внимательный человек, либо же тот, кому нашептали, где именно искать, мог заметить под изображением шестирукого Бога Шивы блеклую надпись «место силы» и стрелку в сторону. Похожие надписи проступали и дальше, и, если бы он воспринял этого писателя-шутника всерьез и, словно ищейка, присматриваясь и петляя, пошел по следу, то ноги привели бы на второй этаж в большую залу.

Сегодня здесь воняло краской – кто-то тщательно расчистил часть пола от пыли и хлама и нарисовал белый круг с непонятными символами.

Рядом, облаченные в одинаковые темные балахоны, расположились пять человек. Они держали в руках зажженные свечи, уже успевшие порядком укоротиться ожиданием. Колеблющееся пламя создавало в пространстве причудливые тени. Гонимые сквозняком и ветром из проломов в крыше, они танцевали на полу и стенах, плавно скользили и меняли формы, создавая иллюзию магического места, наполненного очарованием и тайной.

– Ну! И когда они придут?! – раздался из-под балахона капризный писк молоденькой девушки. Звук умножился и гулким эхом понесся по залу. Виновница вздрогнула и дожаловалась тише: – Ноги затекли. Тут присесть некуда.

– Саша, потерпи чуть-чуть, – соседний капюшон чуть заметно колыхнулся, – они уже рядом, – успокоила Мила.

– А учитель точно в курсе этого спектакля? – волновалась напротив женщина неопределенного возраста. – Или это староста просто решил так пошутить? – она принялась нервно расхаживать туда-сюда, – И вообще, – почти сразу добавила говорившая, – у нас группа в полном составе, зачем еще человек? Или… – беспокойные нотки усилились, – вскоре планируют кого-то исключить?

Ответить ей не успели – со стороны лестницы послышались шаги, резкий вскрик:

– Ааа-ой! Черт! – и недовольное бормотание: – Недолго тут и ноги переломать… понавалили кирпичей с железяками…

– Идут! – шепнул дрожащий мальчишеский голос.

Свет фонаря Нила несколько раз резанул воздух и вспугнул тени. Они попытались броситься врассыпную, но, словно приклеенные снизу, смогли лишь удлиниться, раздуться и задергаться быстрее.

Когда вошедшие поравнялись с нарисованным кругом, староста наклонился и поднял две свечи с пола. Поджег и протянул одну Кате. Затем, сунув в ладонь какую-то бумажку, бесцеремонно втолкнул внутрь.

Все члены группы отошли назад и встали за белую прямую линию.

Девушка развернула листок и, поднеся свечу поближе, пробежалась по тексту глазами. Там была клятва. Короткая и самая что ни на есть банальная. А внутри круга никаких изменений состояния. Совсем. Туфта, одним словом. Попытка пустить пыль в глаза. Особо впечатлительные уже давно бы начали что-то «чувствовать». Конечно, ведь место располагает.

– Читай уже! – командный тон Нила резко вернул к действительности. – И отнесись к ритуалу серьезно.

Кате показалось, что на заключительном слове он почти хихикнул, но в последний момент сумел прикрыть это кашлем. Она театрально закатила глаза к потолку, где сквозь дыры проглядывал темный край неба, хмыкнула и начала зачитывать текст: