Я зажгла сигарету.

- Эй, что ты там сказал про мою градусную меру? Давай-ка выпьем и всё обсудим, Стэнсфилд. Хорош скандалить.

Он растерянно посмотрел сперва на меня, а затем на Малки.

Даже самые хищные птички, Стэнсфилд – и те попадают в силки.

====== 9. Before the storm ======

Комментарий к 9. Before the storm В этой главе используются строки стихотворения Есенина “Сыпь, гармоника”.

Сыпь, гармоника! Скука… Скука…

Гармонист пальцы льет волной.

Пей со мною, паршивая сука,

Пей со мной.

Малки отсел от нас к Биллу – следить оттуда за тем, как идут дела, хотя больше они ели чипсы со вкусом «Сметана и зелень». Я заказала Стэнсфилду виски, себе коньяк. Я могла позволить себе всё самое дорогое – второе по дороговизне после Стачека, но, тем не менее... Ха. Даже мысленные шутки не клеились на нервной почве, стоило мне увидеть эти страшные, невообразимые, будто всё время грустные глаза перед своим носом. И поэтому я бухала как не в себя. Как безмозглая тварина.

- Ты должен понять меня, Стэн. Я добилась всего сама и хочу продолжать в том же духе. Как низко я, чёрт возьми, паду, если за какие-то пару купюр и «спасибо» отдам человека, угрожавшего в том числе и мне, неприятелю? Какой дурой я себя выставлю?

- Не большей, чем в настоящее время, – Стэнсфилд тяжко вздохнул, делая деликатный глоток из гранёного стакана. – Неужели ты не догадываешься, насколько нелепо ты выглядишь? «У меня то, что тебе нужно, но я не отдам тебе это ни за какую плату, потому что ты не заплатишь соизмеримо. С чего бы я это взяла? Да так, просто придумала и обиделась. А ещё я сама позвала тебя на переговоры – не знаю, зачем». Это, Никки, дерьмо дерьма. Подчёркивай то, что ты многого добилась, сколько душе угодно – вот только ты никого в этом не убедишь. Не. Меня. Ты всё та же глупая девочка.

Мне вдруг стало так мерзко и грустно. С чего бы? Я задала себе тот же вопрос. Мне не нужно ему ничего доказывать, но, тем не менее, его слова – патроны, бьющие дробью. Сразу несколько – и все в цель.

Я ведь и вправду понятия не имела, как поступить с заложником... И я мешкала. Ощущая некое подобие одинаково недопустимых с профессионально-криминальной точки зрения сочувствия и симпатии к Филину, я не хотела сдавать его. И хотела. Но только не так, как мне предложили. Не на небрежных условиях постной сделки. Открываю карты в который раз, признаю себя тупорылой сучилой – да, я искала внимания и признания. Удивления, на худой конец. И не получила, как следствие, заупрямившись всем назло – только вот признавать такую зависимость от реакции Стэнсфилда смерти подобно. Ещё чего, обойдётся.

Излюбили тебя, измызгали,

Невтерпеж!

Что ж ты смотришь так синими брызгами,

Иль в морду хошь?

В огород бы тебя, на чучело,

Пугать ворон.

До печенок меня замучила

Со всех сторон.

- Да я ж пошутила, – вальяжно выдала я, подавая вид, будто класть хотела на все эти гадости. Он иронично приподнял брови, но я продолжила: – Дай мне пару часов, и я назову тебе цену. И, обещаю, она нам обоим будет доступна. Ничего личного, но у меня есть вопрос по теме.

- Я тебя очень внимательно слушаю, – заявил Стэн, попутно одновременно попивая виски, протягиваясь через диван к Малки за горстью чипсов и путаясь в наушниках – он собирался, по всей вероятности, слушать музыку все эти два часа.

- Ты, блять, скунс полосатый! – у меня конкретненько бомбануло. – Ну давай я тоже послушаю музыку, чё. Будет Музыкальная пауза.

Я достала СВОИ наушники. Меня только больше выбесило, что у него они маленькие и аккуратные, а мои гигантские, как два инопланетных локатора.

- Глянь-ка, какие убогие, – развеселился Стэнсфилд, обратившись к Малки, и тот предательски (мне казалось, что мы неплохо сладили) оборжался с ним вместе. Я ненавижу мужчин, кроме всех, кто не Норман, мать его, Стэнсфилд – этот самодовольный кусок чего-то обезоруживающе красивого.

- Убогий здесь только кое-кто, я не буду показывать пальцем. А это, – я ткнула Стэнсфилду в морду ребром наушника, чтобы он увидел витую надпись, – ручная работа из Парижа. Узоры по краям состоят из бриллиантов, а корпус из платины. Но они не тяжёлые, ибо покрытие лёгкое, будто пёрышко. И кстати, провод из долговечных... Да хватит смеяться, я щас уйду!!!

От моего обозлённого возгласа горной тигрицы к нашему столику подковыляла официантка на шпильках – та самая, что у порога состроила Стэнсфилду глазки. Одним словом, шлюха.

- Будьте любезны так не шуметь, это уважаемое заведение, – холодно обратилась она ко мне, после чего, тряхнув милированными кудрями, со слащавой улыбкой поверхнулась к Стэнсфилду. – Не желаете чего-нибудь ещё, мистер?

Судя по тому, как он ухмылялся, он, блять, ещё как желал.

- Твоей компании, милая. Это не затруднит тебя?

Этот бархатный тон, кажется, затруднил разве что её грёбаное дыхание, хоть мне и хотелось, чтобы оно оборвалось насовсем. Не из ревности. Просто я не терпела общества посторонних.

Перемявшись с ноги на ногу в своей крошечной юбочке, девушка посмотрела сперва на место рядом со Стэнсфилдом, затем – на место рядом со мной. Неуверенно выбрала второй вариант – очевидно, ради обзора.

Признаться, Норман разочаровал меня. Не думала, что его вкус столь ужасен – она казалась тупою пиздою.

- Тяжёлый труд – целый день на ногах... Ты, наверное, очень устала, – с заботой в голосе предположил Стэнсфилд. Я демонстративно зевнула.

- Ох, ладно Вам, – захихикала официантка, смущённо отмахиваясь. – Ваша работа наверняка не легче! Вы человек офисной среды?

- Что ты. Всего лишь скромный полицейский.

Она распахнула накрашенный рот и с благоговением слушала ленивый рассказ о вызовах на последние дела, командовании в процессе сложных операций, отлове серьёзных преступников. По иронии, девчонка понятия не имела, что перед ней закоренелый ублюдок и глава целой сети банд по всему городу. Жизнь штука сложная.

И вот, очевидно, решивший меня уязвить столь наглым коротанием положенных ему двух часов, Стэн болтал и болтал, то небрежно, но не без изящества разваливаясь на диванчике, то бездумно оглаживая стакан. Хрен поймёт, как в который раз речь зашла о классической музыке – раскрасневшееся, мутноглазое и сентиментальное от выпитого чудовище спросило жертву, кого из классиков она предпочитает.

- Я... Мне нравится Бах, – выпалила эта жалкая пердовница, улыбаясь так льстиво, как будто готова хоть прямо сейчас опуститься под стол.

- Который из? – не выдержала я, вмешавшись в разговор. Закатила глаза очевидным образом.

Стэнсфилд перевёл на меня растерянный взгляд – до него будто только дошло, что я тоже присутствую неподалёку. Этот взгляд выражал удивлённое дружелюбие – м-да, похоже, он здорово перебрал.

- О! – прокомментировал он мои скромные знания, и не прошло и минуты, как между нами завязалась оживлённая беседа о вечном. Судьбе композиторов, лучших произведениях...

Откуда я вообще что-то об этом знала? Скажем так, Стачек из любителей. Чтобы добиться особого положения у мужика, чьё место я заняла впоследствии, мне пришлось учиться быть юной леди. Обольстительное поведение было не единственным и далеко не главным критерием в общем перечне – я делала всё возможное, чтобы стать умной и утончённой. Так что да, дорогие мои, кое-что я могла и подметить – и какой же радостью было видеть, как наглая девка всё больше приунывает, после чего покидает нас наконец-таки! А Стэн... Чёрт, он даже не отреагировал на её прощание – будто бы не услышал. И вскоре мы потеряли счёт времени.

Сыпь, гармоника! Сыпь, моя частая!

Пей, выдра! Пей!

Мне бы лучше вон ту, сисястую,

Она глупей.

Я средь женщин тебя не первую,

Немало вас,

Но с такой вот, как ты, со стервою

Лишь в первый раз.

- А ты... никогда не задумываешься над тем, что в наше печальное время наиболее популярные произведения того же... Бетховена, например, все истёрлись, испачкались, затерялись в том, как их примитивно воспринимают?.. До чего же неблагодарные слушатели кругом! И квадратом, – Стэнсфилд грустно катал по столу свой пустой бокал, подперев кулаком горящую щёку. – Вот возьми, например, «Лунную... сонату» – она же всюду, буквально везде! Когда слушаешь её... сердцем – что чувствуешь лично ты? Сожаление? Тяжкое смирение с тем, что важнейшее в твоей жизни утеряно навсегда? Будто ты умираешь, осознавая, как много бесценного времени было въёбано в любое дерьмо, кроме самого главного, а это главное, заглушив всё иное, прощально вальсирует по... кругу в бурно рокочащем эпицентре памяти. Разве это не хуже всего?