За мельтешением спин Марго не заметила, как опустела кафедра.
Прихожане покидали собор, между рядами сновали мальчики в белых литургических облачениях — настоящие маленькие хористы, а не те коновалы с огромными ручищами, что нанесли ночной визит в особняк на Лангерштрассе.
Марго встрепенулась, растерянно оглянулась влево, вправо, нахмурилась, вновь встретившись с сияющими глазами Спасителя, в его руках горел неугасимый огонь.
— Вы не явились на причастие.
Вздрогнув, Марго подняла глаза на епископа — его преосвященство стоял в проходе, заложив руки за спину и словно переломившись надвое. Его темные глаза с птичьим любопытством наблюдали за баронессой.
— Я пришла, — слабо произнесла она. — Ждала, пока окончится месса.
Епископ так же по-птичьи склонил голову. Потом выпрямился и, не говоря ни слова, махнул рукавом в сторону мальчишек — те сразу прыснули в стороны.
— Вы не хотите искупления грехов?
— Зачем, если собираюсь согрешить снова?
— Похвальная честность, — улыбнулся епископ. — Вижу, баронесса, вы придерживаетесь мнения, что грех — необходимый этап для спасения, ведь без греха нет и покаяния.
— Не думала в таком ключе, ваше преосвященство.
— Так подумайте. И над моим предложением тоже.
— Я приняла его, — выдавила Марго. — Мы встречались с его высочеством в Пратере и…
— Знаю, — вкрадчивый голос епископа взрезал голову, точно ножом. — Мне доложили.
— Конечно, — сказала Марго и дотронулась пальцами до нижней губы. — Конечно… Тогда вы знаете…
— Я знаю все, баронесса. За исключением некоторых деталей. Но рассчитываю, вы расскажете о них.
— Я написала все тут, — Марго показала конверт. — Епископ протянул тонкую руку, и она отдернула свою. — Нет, нет! Подождите! Прежде я хотела бы получить кое-что взамен…
— Вы торгуетесь? — Дьюла приподнял острую бровь. — Вспомните Новый завет, баронесса. Иисус изгнал торговцев из храма и сказал: дом Мой домом молитвы наречется, а вы сделали его вертепом разбойников.
— Я не торгуюсь! — поспешно перебила Марго. — Совсем не торгуюсь, я просто хотела получить гарантии.
— Вы усомнились в честности Господа, баронесса?
— Вы — не Бог.
— Но говорю от Его имени и в Его доме.
— Тогда обещайте, что принесете мне бумаги покойного мужа! — выпалила на одном дыхании Марго. И, смело глянув в лицо Дьюле, добавила: — Все долговые расписки, закладные на имущество, все, что может рассказать о его причастности к ложе «Рубедо»!
Выговорила и умолкла.
Епископ молчал, буравя ее пуговичным взглядом.
Свечи мерцали, по воздуху стлался дым.
— Вы маленькая грязная торговка, — сказал, наконец, епископ, и в его голосе почудились язвительные нотки старика фон Штейгера. — Я не удивлен, что вы шантажировали половину Авьена.
— На этот раз мои методы далеки от шантажа, — парировала Марго, обмахиваясь письмом, как веером. — Я всего лишь несчастная женщина, которая искренна с вами и целиком зависима от вас, ваше преосвященство. К тому же, муж всегда говорил мне платить по счетам, но прежде хорошенько перечитать их — вдруг где-то вкралась ошибка?
— Ошибки нет.
— Так докажите это!
Он снова замолчал, и взгляд оставался пустым — не разберешь, о чем думает на самом деле. Марго тоже ждала: от духоты и волнения ей становилось дурно. Но она должна выдержать эту дуэль. Пусть не победить, но выйти из нее с достоинством.
— Хорошо, — сказал епископ, вновь натягивая на лицо тонкую улыбку. — Я допущу вас до архива, баронесса.
— Пообещайте перед лицом Бога!
— Лишь это. Но больше не обещаю ничего.
— Мне хватит, — выдохнула она и протянула конверт Дьюле, надеясь, что его преосвященство не станет вскрывать письмо при ней. Тонкие пальцы повертели бумагу, издавая мерзкий шуршащий звук — так жуки трутся хитиновыми телами в тесном коробке.
— Ждите, — продолжил епископ. — Вам назначат время и передадут ключ. И никому не говорите о нашем разговоре.
— Клянусь!
— Я верю. И потому отпускаю грехи. Откройте ротик, дитя мое.
Достав облатку, коснулся ее сомкнутых губ, надавливая на них и заставляя насильно раскрыться. Марго всхлипнула, принимая пресный хлебец, а следом за ним жесткие пальцы Дьюлы — нагло, интимно, совсем не по-христиански, — огладили ее губы, затем подбородок.
— Вкусивший плоть и кровь Его, — прошептал епископ, — имеет жизнь вечную.
Марго отскочила, едва не подавившись слюной. Крошки упали на грудь, губы горели.
Она сбежала с лестницы, ловя спиной «In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen[14]», остановила первый попавшийся экипаж и крикнула ехать на Леберштрассе.
Подальше от Петерплатца. Подальше от пустого взгляда и мерзких прикосновений.
Откинувшись на сиденье кареты, Марго оттирала ладони и губы, и вслед за отвращением в ней нарастало злорадство. Представила, как его преосвященство распечатывает конверт. Пробегается взглядом, все выше вскидывая четкие, точно прочерченные по линейке брови — о! Она бы поглядела на это! — пытаясь вникнуть в смысл прочитанного:
«Ваше преосвященство! Пишу Вам срочное донесение! Дело в том, что второго дня я встречалась с его высочеством в национальном парке. Не могу выразить словами, насколько меня вдохновило это пикантное свидание! Спаситель держал меня за талию и сравнивал мои глаза со звездами, а волосы с водопадом! Мы ели мороженое из вафельных рожков, и, должна заметить, это самое лучшее мороженое в Авьене! Оно продается при входе в Пратер. Потом мы пили вино, и его высочество рассказывал скабрезности о своих женщинах, а еще говорил что-то об Авьене и империи… но я так опьянела, что не запомнила ни слова! Я обязательно вызнаю это в следующий раз! Потом мы целовались в подворотне… ах, ваше преосвященство! Смею заметить, сколь сведущ Спаситель в этих ласках! Сперва он целовал меня в шейку, затем в ушко, потом в губы… я таяла в его руках, как то мороженое (по два цента за шарик), и сегодня же мы условились встретиться в салоне на Шмерценгассе! Ах! Я понимаю всю степень своего грехопадения, но не в силах противиться воле Спасителя! Мое тело горит, едва я вспомню те поцелуи, а в голове роятся неприличные мысли. О них я расскажу в следующем донесении. Пока же простите меня, святой отец! Ибо я согрешу…»
Марго мстительно улыбнулась и с облегчением прикрыла глаза.
Ротбург.
На третий день за ним явился адъютант и сообщил, что по приказу его величества кронпринц обязан явиться в Бург.
Генрих уже не пил, лишь, погруженный в морфиновую меланхолию, слушал переборы струн и тихие напевы Марцеллы.
При виде посыльного, она сейчас же отложила гитару и сказала:
— Ты должен идти, милый.
— Рано спохватились, — откликнулся Генрих, бездумно выщелкивая искры и наблюдая за пульсирующим огоньком: пламя рождалось, умирало, и возрождалось снова. В этой цикличности было что-то завораживающее и злое. — Я ожидал, за мной придут только к концу недели.
— Тебе никогда не удавалось исчезнуть больше, чем на пару дней, — заметила Марцелла.
— Исчезнуть… — повторил Генрих. — Какое странное слово… Будет забавно — не правда ли, Марци? — если однажды я исчезну насовсем.
И, сложив ладони, погасил огонь.
Конец августа выдался знойным и душным. Авьен выдыхал смрад десятками фабричных труб. Никогда не спящие глаза Ротбурга — заплывшие и пустые, с облетевшей позолотой на веках-ставнях, — следили за Генрихом неотрывно. Сам же Генрих оставался безучастным: и когда отмокал в ванне, положив на глаза полотенце и погружаясь в вязкую полудрему; и когда его брил и причесывал Томаш; и когда, соскоблив с себя след дешевых духов, вина и поцелуев, облачался в повседневный мундир.
Будто загонял в скорлупу что-то ранимое и настоящее.
— У вас скопилось немало корреспонденции, ваше высочество, — говорил Томаш, по привычке помогая справиться с пуговицами. — А так же прошений. Я разложил их в порядке поступления и оставил на вашем столе. Еще о вас справлялся господин Уэнрайт…
