— А что же эрцгерцог? — спросила рассеянно.

— Как водится, фрау, прославлен авьенцами, оплакан дамами, обвенчан и счастлив.

— Так уж и счастлив! — фыркнула Марго и снова вдохнула сладкий аромат увядания, почему-то смешавшийся с отступающим, призрачным запахом гари.

Лишь отголосок болезни, лишь всколыхнувшаяся память. Не думай об этом, маленькая Марго, ты просто слаба и уязвима, как эти увядшие цветы.

Кстати, она так и не ответила его высочеству на извинения. Ждет ли он ответа вообще? Да и прилично ли даме отвечать?

«Поздно вспоминать о приличиях, — ехидно заметил барон. — Не после того, как видела кронпринца без штанов и целовалась с ним в подворотне».

Марго вспыхнула, досадливо отмахнулась, и письмо Вебера порхнуло с постели. Фрида поймала его на лету и аккуратно положила на столик.

— Желаете чего-то еще?

— Да, — ответила Марго, не глядя на нее, а только на Спасителя — нарисованное лицо казалось раздражающе красивым, а улыбка — поддельной.

— Помоги мне одеться, Фрида, потом неси бумаги и чернила. И сними, наконец, этот портрет! Видеть его не могу!

— Ах, что вы такое говорите?.. — начала было она, но, поймав взгляд баронессы, покорилась и пугливо ответила: — Как пожелаете.

Газеты пестрели подробностями покушения.

Марго скользила по строчкам: «Столь значимый и счастливый для Авьена день омрачился вопиющим событием! Неизвестный равийский анархист…», «…покушение не только на монарха, но и на целостность империи…», «…лишь благодаря самоотверженности его высочества, Спасителя Священной империи, проявившего высший долг перед страной и правителем…», «…здоровью его императорского величества и его семьи ничего не угрожает…», «…под эгидой столь благородного защитника Авьен будет стоять вечно!»

Марго закрыла газету. Сердце колотилось почти у горла, мысли бродили шальные и жгучие.

Не задумываясь раньше, сколько правды или лжи скрывает легенда о Спасителе, теперь Марго своими глазами видела, насколько опасна его сила. Так, может, правы те, кто приставил к кронпринцу шпиков? Огонь — неконтролируемая стихия. Можно наивно верить, будто приручил его, накрыл стеклянным колпаком, отгородил печными заслонками и заставил служить во благо человека. Но огонь своенравен и свободолюбив. Однажды прорвавшись, из доброго друга становится опаснейшим врагом, обращая имущество в пепел, а чужие жизни — в прах.

Надо держаться от его высочества подальше.

Надо вызволить Родиона и бежать в Славию, или еще дальше, на восток.

Может, за океан…

«Забудьте обо мне!» — хотела написать Марго, уже окуная перо в чернила и дрожа от нервного напряжения. Но в жуткой игре теней увидела саркастично перекошенное лицо фон Штейгера, его презрительный взгляд, опущенный угол рта и глаз, наполовину прикрытый веком.

«Тебе не удастся уйти, маленькая чертовка, — язвительно сказал барон. — Помнишь, что говорил Дьюла? Ты должна оплатить долги, иначе „Рубедо“ найдет тебя, куда бы ни спряталась. А знаешь, на что они способны? Знаешь… знаешь?»

— Замолчи! — Марго зажала ладонями уши. Чернильная капля по-осьминожьи расплылась на бумаге.

«Они сожгли его, Маргарита. А потом взяли его прах и…»

— Это только сказки!

«Ты видела сама, насколько они правдивы. К тому же, с Родиона еще не снято обвинение».

— Но оно будет!

Конечно, его высочество обещал. Он ведь тоже побывал в ее шкуре и, защищая отца-императора, поступил не как Спаситель, как сын…

… и понял, насколько это страшно — терять своих близких.

Он защитит и ее.

Марго сцепила зубы и, стараясь унять дрожь, опустила перо на бумагу.

Слова нашлись на удивление легко.

«Я Вас простила, — написала она. — И выполнила обещание. Ваш благородный поступок позволил мне увидеть в Вас не только будущего Спасителя империи, но и защитника тех, кто близок и дорог Вам. А потому я принимаю Ваше предложение и выражаю свое согласие, а также надежду на скорую встречу. Маргарита».

— Фрида! — позвала она, срывая голос. — Скажи, ты уверена, что больше никто меня не спрашивал?

— Совершенно, фрау, — испуганно пуча глаза, ответила служанка. — А кто-то должен был?

— Да, — криво усмехнулась Марго. — Мальчики из церковного хора… Впрочем, неважно! Отнеси к воротам Ротбурга, — она вручила Фриде конверт. — Вели передать его высочеству лично. А через кого? — она махнула рукой. — Да все равно! Я никогда не верила в судьбу, но только на нее теперь и полагаюсь. Как глупо, да? — И, не дожидаясь ответа, добавила: — В отчаянии мы совершаем нелепые поступки. Но поспеши!

Фриду как ветром сдуло. Какое-то время Марго сидела недвижно, прислушиваясь к поспешным шагам служанки. Дождалась, когда хлопнет дверь, вздохнула и снова окунула в чернила перо. Рука не дрогнула, бросая на бумагу решительные слова:

Она не запнулась ни разу, скрепила бумагу печатью фон Штейгеров и стала поспешно собираться.

Собор Святого Петера, Петерсплатц.

Кафедральный собор святого Петера виден практически из любой части Авьена. Над сферой с Холь-птицей, венчающей шпиль южной башни, пылало августовское солнце. Молчал гигантский Пуммерин: его звон ежегодно разносился над Авьеном в канун Рождества, и раз в столетие глубокий и звучный голос колокола вещал о свершении великого ритуала рубедо. Марго хотелось надеяться, что никогда не услышит его.

Она успела к Sursum corda[10] и, пряча лицо под шляпкой, присела на крайний ряд.

— Dominus vobiscum! — зычный голос епископа дрожал и перекатывался под сводами, и прихожане вторили:

— Et cum spiritu tuo.

— Sursum corda!

— Habemus ad Dominum.

— Gratias agamus Domino Deo nostro!

— Dignum et iustum est![11]

Вознесем сердца и возблагодарим Господа достойно и справедливо…

А у Марго сердце едва не выпрыгивало из груди, сквозь корсетную броню и письмо, зажатое в ладони. Было темно и душно. Над головами сгущался пропитанный ладаном туман. И силуэт епископа — темный, стремящийся вверх, точно свечной дым, — казался принадлежащим какому-то иному, нечеловеческому миру. От этого вся решимость Марго таяла и растворялась в песнопении Sanctus.

«Решила, что дразнить тигра в его же клетке — хорошая идея?» — не преминул подколоть фон Штейгер.

Марго вздрогнула и коснулась кончиком языка пересохших губ: на какой-то миг показалось, она еще чувствует пряность вина и его — Спасителя, — дыхание. Сглотнула, прогоняя наваждение.

Во всем виноват ладан.

Грохочущее «Gloria in excelsis Deo!»[12]

Рельефные изображения святых, скульптуры Богоматери и фрески с изображением самого Спасителя — Генриха Первого, добровольно взошедшего на костер и принимающего благословение из рук сидящего на облаке Иисуса.

Преемственность Божественной воли.

Страшная легенда, ставшая явью.

— Примите и вкусите от него все: ибо это есть тело мое, которое за вас будет предано!

Обряд перешел в евхаристию[13].

Марго оставалась на месте, из-под полуприкрытых век наблюдая за вереницей прихожан. Она не видела лиц, не различала знакомых и незнакомцев — темные туалеты, вуали и шляпки, сюртуки и трости сливались в сплошное аморфное пятно.

Фигурки из механической шкатулки.

— Это есть чаша крови моей, которая за вас и за многих прольется во отпущение грехов…

Какие жуткие слова!

Скоро они обретут буквальный смысл, и тот, кто еще недавно приветливо махал своему народу со ступеней собора, будет перемолот в прах. И тело его, и кровь обратятся в напиток. Кто его вкусит — обретет бессмертие.