Иногда на обратном пути из школы я начинал злиться, терял терпение и усаживался на обочине дороги. Отец даже несколько раз посылал мне навстречу третью по старшинству сестру Шинъюэ, чтобы она помогла мне добраться до дома. Но необходимость ходить пешком в школу и обратно была не единственной моей проблемой. Я к тому же плохо справлялся со спортивными занятиями, которые начинались до уроков. Меня не принимали в баскетбольную команду, потому что играл я плохо, – да и вообще я был слишком маленьким, чтобы участвовать в состязаниях, которые устраивались на этих занятиях.
Пока остальные ребята занимались спортом, я часто бродил вокруг школьного двора, расположенного на небольшом холме. Однажды во время такой бесцельной прогулки я наткнулся на человеческий череп и остатки скелета – следствие эрозии почвы и того факта, что школа была построена на территории бывшего кладбища.
Единственная уборная в школе располагалась на расстоянии шести-семи минут ходьбы. Может быть, старшие ученики прятались там и курили опиум. Поэтому мы старались как можно реже ходить в туалет, поскольку там приходилось практически каждый раз встречаться с этими типами, – хотя, возможно, в этих походах был и скрытый образовательный смысл, что-нибудь вроде: «Дети, не употребляйте наркотиков (или в конечном итоге вам, возможно, придется проводить в общественных уборных больше времени, чем вы можете себе вообразить)».
В конце второго полугодия Шинъюэ встретила меня с приятелем после уроков и спросила у нас про успехи в учебе. Мне было стыдно отвечать, ведь я знал, что дела у меня так себе. Но мой приятель сказал сестре, что у меня все замечательно.
– Насколько замечательно? – спросила она.
– О, он был 36-м в классе! – похвалился приятель, который сам был в рейтинге где-то 40-м из, кажется, 40 с небольшим человек.
К четвертому классу я начал учиться лучше, а в пятом еще лучше; я стал вторым в классе, чем очень обрадовал отца. С математикой у меня тоже дела шли неплохо, хотя математики на этом уровне еще не особо много. Кроме того, в пятом классе мы начали учить английский. До этого я не слышал практически ни слова по-английски и тем более никогда ничего не произносил на этом языке, однако к тому времени произошло событие, с ним связанное, которому суждено было оказать сильное влияние на мою жизнь. Гонконг тогда еще находился под британским владычеством. Поскольку моя школа половину финансовой поддержки получала от правительства, каждый ее ученик должен был зарегистрироваться. Но все анкеты, которые при этом надо было заполнять, были на английском языке. Поскольку английского я совершенно не знал, анкеты за меня заполнил учитель. На классическом китайском языке моя фамилия должна звучать Цю и сейчас передается латиницей как Qiu; отец же по принятым тогда правилам транскрипции записывал ее как Chiu (Чиу). Учитель, в свою очередь, переводил на английский с кантонского, поэтому моя фамилия приобрела вид Яу, и с тех пор я зовусь именно так. (И Цю, и Чиу, и Яу в зависимости от транскрипции – личное имя знаменитого Конфуция, родившегося в 551 г. до н. э. Этот плодовитый писатель и мыслитель подчеркивал, что подлинное понимание приходит только через упорную учебу. Отец познакомил нас всех с его поучениями в раннем детстве, так что мы не только носили одно имя с Конфуцием, но и знали кое-что о его идеях.)
Много лет спустя оба моих сына предпочли называться фамилией Чиу в соответствии со старой семейной традицией. Но в то время моего отца совершенно не беспокоило, что в начальной школе меня называли Яу. Тогда я был мал, и меня это тоже не тревожило. Мы и предположить не могли, что мое английское имя когда-нибудь будет значить что-нибудь, кроме записи в анкетах. Тогда никто не мог предсказать, что я со временем буду жить в Америке и навсегда приобрету известность как Яу.
В пятом классе я изучил не много английского, зато в шестом и меня, и моих одноклассников ожидало довольно неприятное пробуждение. У нас тогда появился новый учитель по фамилии Ма, только что окончивший Гонконгский университет. Ма решил, что весь класс должен говорить только по-английски – и эта перспектива перепугала всех нас, потому что до этого наше знакомство с этим языком было очень и очень поверхностным. Первые две недели никто из нас не понимал ни слова из того, что говорил учитель. «Do you understand?» – то и дело агрессивно спрашивал он по-английски, но мало кто из нас понимал хотя бы этот вопрос. Для некоторых учащихся это стало настоящей катастрофой, поскольку Ма был очень строг и ставил плохие оценки без особых колебаний. Некоторые из ребят так разозлились, что однажды принесли в школу ножи. После окончания уроков они окружили Ма по дороге к остановке автобуса и сильно избили его, что наглядно показывает, какими бандитами были мои одноклассники. Этот ужасный случай, вероятно, заставил Ма пересмотреть принципы педагогической практики.
Еще одним крупным событием в шестом классе стал публичный экзамен, проводившийся в каждой школе; все учащиеся должны были его пройти, поскольку результат определял, в какой средней школе им учиться дальше. Этот экзамен был очень важен для каждого. Он приобретал еще большее значение оттого, что в Гонконге средние и старшие классы школы объединены. Поэтому подготовка к этому экзамену стала в первой половине года нашей единственной задачей – или по крайней мере должна была стать. Наш класс из примерно 45 учащихся был разделен на семь учебных групп. Поскольку предыдущий год я окончил вторым в классе, меня назначили ведущим одной из таких групп, в которой было, кажется, семь мальчиков. Конечно, я и сам был ребенком, мне было всего 11 лет, и я был совершенно не в состоянии контролировать своих зачастую весьма буйных одноклассников. К тому же я был уверен, что задача поддерживать дисциплину в группе мне не по плечу.
В первый день нашей «школы без стен» я вышел из дома в обычное время, чтобы встретиться с одноклассниками, но мы попросту не знали, чем нам заняться. У нас не было никаких книг, не было и публичной библиотеки, в которой мы могли бы заниматься. После нескольких бесполезных встреч, во время которых ничего не происходило, двое членов нашей группы покинули нас и стали заниматься своими делами, но четверо мальчиков продолжали держаться рядом со мной. Мы бродили по окрестностям Шатиня вместо того, чтобы заниматься, мы просто не умели продуктивно использовать время; так начался краткий хулиганский период моей юности.
Наши поступки иногда бывали и безобидными, но в других случаях мы действовали далеко не благородно. Мы слонялись вокруг рынка и время от времени, когда возникала такая возможность, пытались что-нибудь стащить. Иногда мы встречались с другими «шайками» – и эти встречи далеко не всегда были дружественными. Однажды возле железнодорожных путей мы натолкнулись на группу хулиганов. Оценив ситуацию и поняв, что мы гораздо слабее, я решил перейти в наступление. Я схватил несколько камней и начал кидать их в тех, других ребят; они, к моему изумлению, испугались и убежали. Мои ребята увидели в моем поступке признак храбрости, что заметно повысило мой авторитет в группе и укрепило репутацию лидера. Я не особенно горжусь этим моментом, но тот случай показал, что, хотя я физически меньше и слабее других ребят, я не побоялся встать против банды хулиганов (не слишком отличавшихся от нас самих), с которыми мы тогда столкнулись. Эта сила духа очень пригодилась мне в сложных ситуациях в будущем – даже в тех, что возникали в математической или, в более общем случае, в академической среде, не имевшей ничего общего с шайками непутевых подростков; в этих ситуациях, как правило, в качестве оружия выбираются более тонкие и хитроумные средства, чем палки и камни.
Что же до моей собственной группы беспутных шестиклассников, то мы, бывало, дрались и на кулачках, но нередко занимались и мирными делами – играли в камешки, бродили по пляжу, ходили в горы ловить птиц или змей. Но факт остается фактом: на протяжении полугода мы в основном слонялись по округе и не делали почти ничего, что можно было бы назвать полезным, – и главное, мы не занимались ничем, что сколько-нибудь напоминало бы учебу и что помогло бы нам сдать экзамен.
