– Мулло! Мулло!*2 – кричала она, указывая пальцем на Ларису.

Старуха подскочила к девчонке, стала что-то лепетать на цыганском, приговаривая:

– Мулло! Мулло!

Лицо юной цыганки исказилось гримасой ужаса. Она отшатнулась от Ларисы, как от прокаженной, наступив на ногу схватившему ее за локоть парню.

Вокруг уже собрались любопытные.

– Что тут происходит? – Спросил подоспевший к представлению Степан.

Старая цыганка заголосила, будто вдова, бросилась к Ларисе в ноги, причитая и воя, а молодая жестом фокусника выудила из широкого рукава черный лаковый кошелек, отдала Степке и подхватив старуху под локоть потащила прочь.

– Обдерут, как липку, – протянул из толпы усатый, как Почтальон Печкин, мужик. – Вы, дамочка, легко отделались. Черте что творится… Я вот вам что скажу, вы сами виноваты, нацепили на себя побрякушек, как новогодняя елка! – он открыл было рот, намереваясь высказать все, что думает по этому поводу, но Степан грубо оборвал его на полуслове:

– Идите куда шли, – сказал он. – без вас разберемся!

Назревающий конфликт прервал голос диспетчера.

– Внимание! Уважаемые Пассажиры! Поезд Москва- Санкт-Петербург отправится в двенадцать часов двадцать две минуты с четвертого пути!

Усатый выругался, подхватил сумку и поспешил на перрон. Остальные зрители, разочарованные «окончанием концерта», разбрелись в разные стороны.

– Сама не понимаю, как так вышло, – посетовала Лариса уже в вагоне. – И главное, она кошелек стащила, а я этого даже не заметила.

– Выходит, эта орущая бабка тебя спасла, – засмеялся Степка.

Лариса пожала плечами. Какое-то нехорошое предчувствие зародилось у нее в душе, но она запретила себе об этом думать.

Электропоезд покатился вперед, постепенно набирая скорость.

– Подъезжаем. – Сказала мама и отодвинула цветастую шторку.

Степка тоже выглянул в грязное, пыльное окно замедляющей ход электрички, встал, закинул на плечо рюкзак и двинулся к выходу, волоча за собой сумку с их скромными пожитками.

– Тяжелая! Давай вместе, Степ!

Он отмахнулся. Сумка действительно оказалась не в меру тяжелой, но не маме ведь ее тащить! Женщинам тяжести таскать закон запрещает, как говорит папа.

Электричка загрохотала, отъезжая. Мама посмотрела ей вслед, промокнула лоб салфеткой.

– Какая жара!

Она водрузила на голову широкополую шляпу. Даже в этом соломенном недоразумении мама была красивой. Многие говорят, что Степка на нее похож. Черты лица у него мягкие, гармоничные; он худощавый и невысокий(второй с конца в ростовой шеренге) и выглядит младше своего возраста.

– Далеко топать? – Спросил Степка, оглядываясь вокруг.

Мама взглянула на него отрешенным взглядом и предложила:

– Здесь кладбище неподалеку. Если через него пойдем – совсем близко будет.

И снова брови у него взлетели на самый лоб.

– А ты не боишься? – Спросил Степа – уж он-то знал, мама всегда не любила погосты, даже убираться на могилки он ездил вдвоем с отцом.

Мама рассеянно пожала плечами, взяла его за руку и они вместе свернулина неприметную, поросшую сорняками тропку, петляющую, как гадюка. Шли через поле, солнце нещадно припекало, трещала саранча, а над ними, словно заякорённые, нависли тяжелые ватные облака. Воздух был душным, пыльнымСтепка остановился, достал с рюкзака бутылку минералки, сделал несколько жадных глотков и взял сумку в другую руку. Перед ними, шагах в ста, лежало кладбище. Было оно совсем небольшим – не в пример городским и каким-то серым. Приглядевшись, Степка понял – это сереют холмики земли, не поросшие цветочками, у некоторых нет ни креста, ни памятника. Тут-то он впервые и увидел ведьмину могилу – выглядела она в точности описанию – одинокий холмик чуть поодаль других могил и Степка почувствовал непреодолимое желание подойти ближе.

Мама взглянула на Степку и покачнулась, будто кто-то невидимый толкнул ее в спину и вдруг схватила его за плечи, встряхнула с нечеловеческойсилой. Ее бледное, словно выбеленное мелом лицо, задергалось, казалось, что рот склеен «моментом» и она с трудом разлепила бесцветные губы.

– Ой, Степочка, – прошептала она, – не ходи туда, слышишь! Ни за что не ходи!

Как раз эта реакция Степку не удивила – мама, видимо, знала, что от станции до деревни пилить и пилить, а потому решила сократить да потом испугалась через кладбище идти.

– Ладно, мам, – бросил он. – Давай тогда вернемся. Длинным путем пойдем.

Мама кивнула. Всю дорогу она крепко держала его за руку, словно опасаясь, что он может вырваться и убежать.

Раньше Степка и не задумывался, что всего в двух часах езды от города встречаются такие места, как Кобылки. Пыльная крохотная деревушка, поросшая сорняками и тишиной. Никакого намека на цивилизацию – магазин и тот один, да и не магазин вовсе, а так, одно название – избушка на курьих ножках. Никакого многоголосья шумных городских улиц, автомобильных гудков, шороха шин. На улице ни души. Ощущение было такое, будто Степка оказался не в российской деревушке, а где-нибудь в Припяти – в мертвом месте, где сама смерть спряталась за каждым покосившимся, полуразрушенным срубом, за каждым кустарником, тянущим свои лапы-веточки к гостям, свежему мясцу, так любезно пожаловавшему в самый центр искусно сплетенной паутины. Вот-вот появится здоровенная паучиха, заклацает жвалами, выпьет кровушку…

Он сунул руку в карман и вытащив мобильный телефон, ткнул пальцем в экран – сеть отсутствовала.

– Интернета здесь, как я понимаю, нет?

– Есть, – сказала мама. – Не везде ловит, но есть.

Деревня, словно была разделена на две части – жилую и покинутую жителями. Заброшенные дома торчали из земли, как гнилые пни зубов в старушечьей пасти. Степан улыбнулся. Сколько жутковатых историй придумается ему в этой холодящей кровь атмосфере!

Мама остановилась у дома с покосившейся цифрой «6».

– Пришли.

Из-за невысокого забора выглядывал добротный дом из белого кирпича. Два выходящих на улицу окна украшали резные ставни. Мама отворила калитку. К крыльцу вела дорожка из тротуарной плитки-брусчатки. Мама звякнула связкой ключей, распахнула дверь в темное прожорливое нутро (надо же, как разыгралось воображение). Степка вошел первый, пошарил по стене и щелкнул выключателем. Коридор оказался довольно большим – гораздо больше, чем в их городской квартире. Напротив входной двери стоял массивный буфет, наверное, времен Ильи Муромца. На припавшей пылью полке лежал осколок зеркала, стояли пустые трехлитровые банки со следами ржавчины. На одной из них Степка увидел бурый отпечаток пятерни.

Слева от Степки находились две двери – одна запертая, низкая и узкая, вторая, выкрашенная в белый, тяжелая, деревянная с железным крючком снаружи. Это показалось Степану странным – словно его прадед запирался в коридоре от кого-то, кто был в доме. Степка откинул крючок и потянул на себядверь – с другой стороны она вся была исцарапана, следы когтей отчетливо виднелись и на дверной коробке. Впервые Степка ощутил, как его пробрал холодок, но тут же отогнал дурную мысль – у деда наверняка была собака, очень крупная собака, вот он и запирал ее в доме…

Позади, с протяжным скрипом, захлопнулась входная дверь.

В кухне царил полумрак – лампочка перегорела, а окно было занавешено черной рваниной, и мама попросила Степу немедленно снять тряпку.

– День еще, а мы в потемках. Я пока к соседке схожу, а ты сумки разбери, пожалуйста.

Степа подвинул табурет, сдернул это подобие занавески и заорал от неожиданности. Прижавшись к стеклу безносым лицом на него взирала… смерть. Степка отпрянул и грохнулся со стула, больно стукнувшись головой об пол. Ужас объял душу, заставил отползти в угол, и замереть, сжавшись в комок. Сейчас она подастся вперед и стекло осыпется на пол мелкой сверкающей крошкой. Смерть влетит в дом, шурша черным саваном, взмахнет косой, рассечет надвое, заходясь ледяным смехом, а потом спрячется за дверью и дождется Степкину маму… мысль о маме заставила Степку задвинуть страх на задворки сознания. Ну уж нет! Сейчас он схватит что-нибудь поувесистей и пусть только сунет к ним свои костлявые лапы! Стараясь не упускать смерть из виду, он протянул руку к стоящей тут же, в углу, кочерге, сомкнул пальцы на железной ручке. Время остановилось, застыло и Степка барахтался в нем, точно муха в бочке густого меда.