Мы знали: Агриппина и Друз все равно придут на похороны, даже если сейчас отрицают это, ведь Ливия была великой женщиной и предоставила нам кров и защиту в самые тяжелые для нас времена.

Следующие десять дней те, кто оставался на вилле, провели в нарастающем напряжении. Гай взял на себя роль главы рода, как минимум в том, что касалось похорон Ливии. Слуг и рабов это повергло в шок, ведь он все еще был ребенком – правда, ребенком семнадцати лет, которому давно бы уже пора надеть мужскую тогу.

Все эти дни Калигула провел, стремительно расхаживая по вилле, раздавая приказы, словно военачальник на поле битвы, принимая трудные решения и расходуя деньги из наследства Ливии как свои собственные. В результате все подготовил для пышной погребальной церемонии. Только вот с датой вопрос остался нерешенным.

В конце концов Друз нашел младшего брата в саду, где мы с Друзиллой обсуждали щекотливую тему замужества и женихов. Братья разговаривали при нас, но мне больше запомнилось не сказанное, хотя оно было достойно внимания само по себе, а отчетливая перемена в их отношениях.

– Почему ты тянешь? – раздраженно спросил Друз.

– С чем?

– Тело прабабушки лежит в атриуме неоплаканное, из-за него трудно входить в дом, и, честно говоря, оно уже начинает попахивать. Осенняя погода все-таки не настолько прохладна, чтобы держать в доме труп. Это неразумно. Ты же все организовал, почему ничего не происходит?

Калигула пронзил брата взглядом, подобным холодной норикской стали:

– Потому что я даю императору последний шанс проявить себя римлянином, сыном и просто человеком. Он приедет. Должен приехать. Иначе весь Рим увидит, что Тиберий – это всего лишь злобный, жалкий трус.

Друз испуганно оглядел сад, как будто каждый куст и каждый цветок доносили наши слова Сеяну.

– Не говори так. Такие речи убивают целые семьи!

Взгляд Калигулы не потерял ни капли силы, когда он фыркнул:

– Да не переживай ты так! Твоя бесценная репутация не пострадает, твоей новой семье ничего не грозит. Если на меня падет гнев Сеяна или Тиберия, я сумею оградить от него тебя или твою прелестную жену.

– Он не приедет, – пробормотал Друз, смущенный тем, что младший брат сомневается в его мужественности.

– Если до ближайших ид не появится, тогда я сделаю дополнительную нишу в мавзолее – придется похоронить Ливию, Рим и запятнанное имя императора.

Друз шагнул вперед и схватил Калигулу за плечи:

– Брат, он не приедет. Человек, который прячется от мира на острове, куда изгнал сам себя, и который оставляет Рим рыдать под кровавым мечом префекта претория, не заботится о чистоте своего имени. Если уж мы собираемся пойти против обычая и похоронить Ливию самостоятельно, то давай сделаем это немедленно.

Долгая холодная пауза завершилась тем, что Калигула качнул головой:

– Друз, я должен дать ему шанс! Мне хочется верить, что в нем еще осталось достаточно силы духа, чтобы приехать. Иначе император – ничтожество и нами правит Сеян. Как ты не понимаешь?

– Он не приедет, а Ливия достойна лучшего, чем лежать здесь и гнить у всех на виду.

И опять протянулась пауза. Друз наконец-то попал в цель, и Калигула кивнул:

– Еще один день. Я дам ему еще один день, и потом мы похороним ее.

Для Калигулы это стало поворотной точкой. Думаю, смерть Ливии и принятое им решение поступить правильно, несмотря на самую что ни на есть реальную угрозу смерти, были первым случаем, когда наш младший брат проявил волю и способность командовать. Я часто пыталась представить, каким трибуном он стал бы, если бы пошел по следам братьев. Полагаю, Калигула быстро бы обрел славу на этом поприще.

Как показали дальнейшие события, Друз был прав. Император не только остался на Капри, но и даже не послал представителя или хотя бы письмо с соболезнованиями. Я бы сказала, что кончину матери он воспринял как освобождение от оков, которые докучали ему долгие годы.

Солнце еще не вскарабкалось на голубой свод, а сыновья и дочери Германика выехали из виллы на удобных повозках. Центральная везла тело Ливии, обернутое в смоченные ароматическими маслами пелены, чтобы замаскировать запах, и наряженное в богатое верхнее одеяние.

По прибытии в город мы вышли из повозок. На Марсовом поле все уже собрались. Тело перенесли на погребальные носилки, и восемь рабов из Нумидии подняли их на плечи. Этих людей захватили в одном из сражений той самой военной кампании в Африке, в которой принимал участие Нерон. Каждый раб был одет в леопардовую шкуру с бронзовыми доспехами, носилки обвешаны гирляндами цветов – для красоты, но также и для борьбы с вонью разлагающейся плоти. Картина производила неизгладимое впечатление.

В одном конце узкой площади, протянувшейся вдоль Пантеона и терм Агриппы, терпеливо ждали музыканты – целых двадцать человек – с инструментами наготове. За ними выстроился хор из восьми певцов, нанятых за невероятную сумму в самом прославленном театре Рима. У каждого певца была песня длиной в час, восхваляющая деяния и личные качества великой императрицы. Калигула решил обойтись без традиционных сатиров и мимов в расчете на то, что Рим проникнется серьезностью события.

За певцами застыли две дюжины актеров из той же театральной труппы, что и певцы, наряженные знаменитыми представителями нашего рода; в руках у каждого была посмертная маска предка Ливии или ее мужа. Ирония в том, что актер, изображавший отца Ливии, одного из тех патрициев, которые боролись за сохранение республики любой ценой, стоял бок о бок с тем самым Цезарем, который стремился сменить ее на автократию.

Вслед за рядами музыкантов, певцов и предков возлежала сама матрона, а за ней выстроились для шествия члены семьи. Кому и за кем идти, обычно определял распорядитель похорон, но в церемонии не принимали участие близкие или прямые родственники усопшей, попрощаться с Ливией пришли только мы, ее правнуки. Ни жены Друза, ни мужа Агриппины с нами не было. Не известно, что помешало им прийти – страх или чей-то приказ. Возглавлять колонну по праву старшинства должен бы был Друз, но раз все организовал Калигула, он и пошел впереди. Друз же, в своем стремлении быть как можно более незаметным, замыкал нашу колонну. Сразу за ним следовали вольноотпущенники и рабы Ливии.

И вот зажгли факелы и раздали их факельщикам, которые стояли по краям всей процессии. Когда мой брат убедился, что все сделано правильно, он подал сигнал, и мы начали медленное, величественное продвижение через город.

На нашем пути собрались толпы народа, так как весть о предстоящих похоронах уже несколько дней будоражила Рим, а когда накануне подтвердили дату и время, все население города пришло в радостное возбуждение. Почти наверняка большинство зрителей явились на похороны в уверенности, что тут будет и сам император. И хотя он так и не явился, никто не отказывался подхватить плач и крики, когда мы проходили мимо.

Лишь веком ранее Марсово поле представляло собой пустырь, но затем не кто иной, как супруг усопшей матроны, заполнил зеленый простор впечатляющими монументами и постройками. В некотором роде погребальная процессия проходила через наследие нашей прабабки и ее мужа. И когда мы миновали цитадель и капитолийские храмы на Форуме, деяния великого супруга Ливии продолжали являть себя в том или ином виде. Затем наш путь пролег мимо курии, где заседал сенат, мимо статуй на западном краю Форума, и наконец мы прибыли на широкую площадь. Собравшуюся толпу сдерживали наемные стражники. Именно здесь состоится погребальная церемония. Здесь, между храмом Божественного Цезаря за нашими спинами, триумфальной аркой в честь победы Августа при Акциуме сбоку и перед грандиозной трибуной, украшенной рострами, возведенной мужем Ливии, с которой он произнес в свое время множество речей. На эту платформу и поместили ее тело под стоны и рыдания толпы.

От моего внимания не укрылся – точнее, пронзил иглой паники – тот факт, что на всех ключевых местах, проходах, возвышениях стояли преторианцы. Они словно запечатали нас на площади. Сеяна я не видела, но думаю, все понимали, что он тоже тут. А на самой вершине Палатина высился дворец Тиберия и будто готовился обрушиться нам на головы за дерзость и неповиновение.