Когда лето набрало силу и окутало город душной, липкой вонью, Ливия оказалась слишком слаба, чтобы, по своему обычаю, перебраться на приморскую виллу. А когда в саду стали опадать листья и мир поменял зеленый наряд на золотой, она сначала не смогла покидать дом, потом – свои покои, потом – свое ложе.

В первые дни осени Ливия призвала нас к себе. Кажется, это случилось через пару дней после сентябрьских ид. Деревья по краям имения горели как начищенная медь и почти сливались с золотистым закатом. Ливия не вставала целый день и едва притронулась к еде. Ее рабы впервые всерьез забеспокоились. Прабабушка захотела видеть семью, а это всегда признак худшего. Агриппину вызвали из дома Агенобарба, и все наследники Германика, кроме тех двоих, что томились на острове-тюрьме, собрались вокруг постели Ливии. В неярком свете лампад мы были наедине с прабабкой.

– Ливилла, – сказала она, и я вздрогнула; как самая младшая в семье, я привыкла, что ко мне обращаются в последнюю очередь и уж точно никогда не обращались к первой. – Ливилла, – повторила она, – я знаю, ты все еще плачешь по матери и брату. Несмотря на все, что ты знаешь и что тебе говорили, ты хранишь надежду на их возвращение. Скажу здесь и сейчас: этому не бывать. Их судьба решена, и ты должна скрепить сердце и принять этот факт. Вы все должны это сделать. Если даже Нерон и ваша мать еще живы, у них остались считаные дни до переправы через последнюю реку. Это очень похвально – уважать членов своей семьи и желать им добра, однако настала пора забыть о них. Теперь вы должны думать о собственной безопасности. – С этими словами она откинулась на подушку и дальше обращалась ко всем нам: – Я умираю. Следующих Сатурналий уже не увижу. Когда выпадет снег, я уютно устроюсь в урне в том огромном барабане – мавзолее Августа. Я прожила долгую интересную жизнь и вполне готова завершить ее, так что за меня не бойтесь. Скоро я воссоединюсь с вашим прадедом. Наверняка он уже нашел способ стать правителем Элизия. Но когда я уйду, вас некому будет защитить. Знаю, здесь вы чувствовали себя в безопасности, но это благодаря моим постоянным усилиям, да и мое имя оберегает вас от змеев вроде Сеяна и Тиберия. Без меня и тот и другой будут угрожать вам. Если не хотите повторить судьбу матери, проявляйте осмотрительность во всем, что делаете.

– Неужели император позволит Сеяну убрать обоих преемников? – нахмурился Друз.

– Даже если этого не сделает Сеян, вполне возможно, мой сын сам это совершит. Ты его преемник только потому, что пока он не нашел кандидата получше. Не доверяй Тиберию! Тот факт, что ты приходишься ему родней, не спасет тебя. Я несколько раз извещала его о моей скорой кончине, а он так и не соизволил навестить меня. Он не устроит для меня похорон и не произнесет прощальные речи – вот как сильна его ненависть ко мне. И я, величайшая женщина в истории нашей великой империи, покину этот мир невоспетой.

Помню, как я заметила странный огонь в глазах Калигулы и нервно сглотнула, когда он шагнул к ложу Ливии.

– Я устрою твои похороны, – громко заявил он со свойственным ему жаром.

– Нет, не устроишь, – спокойно возразила прабабка.

– Устрою, – стоял на своем Калигула, и я видела в его лице железную решимость; хотя такое решение было крайне рискованным и запросто могло стоить ему жизни, брат, выросший и сформировавшийся под влиянием Ливии, чувствовал, что обязан оказать ей эту честь; он всегда возвращал свои долги – и в юности, и после, на протяжении всей жизни. – И я произнесу на церемонии прощальную речь, раз император слишком слаб, чтобы приехать, – добавил Калигула. – Рим будет скорбеть и восхищаться великолепным погребением.

Ливия прищурилась:

– Это неслыханно – чтобы погребение проводил ребенок. Не твое это дело, а коли все же пойдешь на это, то навлечешь гнев Тиберия. Ты подвергнешь себя опасности, несмотря на все мои предостережения и советы. Оставь это, юный Гай. Найдутся дальние родственники, которые тихо все организуют и запечатают меня в урну без лишнего шума.

Затем Ливия зашлась в приступе кашля, после чего осталась без сил, и на этом визит был закончен. Мы ушли, притихшие и подавленные. Калигула кипел в бессильной ярости. В последующие дни нас еще не раз приводили в покои старой матроны, где мы выслушивали очередную лекцию о том, как вести себя после ее кончины, чтобы остаться целыми и невредимыми, о том, кому можно доверять – практически никому; кому доверять нельзя – практически каждому римскому гражданину и его собаке. Прабабка учила нас тому, чему научила ее жизнь.

Потом одним сентябрьским днем, когда мы сидели за столом в триклинии, к Ливии позвали только Калигулу. Мы переглянулись удивленно и встревоженно, а моя тихая как мышка сестра наморщила лоб, глядя на захлопнувшуюся за ним дверь.

– Гай любит прабабушку, – вдруг сделала Друзилла странное заявление.

Вероятно, вызвано оно было тем, что все мысли брата занимала сейчас Ливия, а не она сама, как обычно. Калигула видел, что я и Пина лучше приспособлены к жизни, чего нельзя было сказать о Друзилле, а потому он заботился о младшей сестренке как мог. Хотя прабабку Ливию он действительно любил.

Наш брат отсутствовал больше часа, еда на его тарелке остыла, а живущий в нас страх усилился. Наконец Калигула вернулся с бледным, осунувшимся лицом.

– Ливия отправилась к богам, – коротко объявил он, и эти несколько слов, несущие в себе вес целой империи, могли бы раздавить сильнейшего из людей.

Мы не удивились, поскольку приближение кончины Ливии наблюдали уже несколько месяцев, но все равно не могли поверить, что наша неукротимая, волевая, властная прабабка уступила смерти. И еще странным было то, что обязанность Друза как старшего из отпрысков – на самом деле обязанность Тиберия, но он явно не собирался ее исполнять – совершить обряд конкламации, то есть несколько раз позвать умершую матрону по имени, Ливия передала самому младшему юноше в семье. По-моему, наша прабабка уже тогда видела в Калигуле зачатки будущего величия.

– Ливия скончалась, – продолжал Калигула, – и вместе с ней скончался старый Рим. Тот Рим, который все мы знаем и любим. Рим достойных людей. Рим ценностей, доверия и морали. С вами или без вас, но я буду оплакивать Ливию и Рим, прилюдно и так, как они этого заслуживают: с похоронной церемонией на Форуме, публичной и пышной, со всеми положенными почестями и плачем. А если Сеян или Тиберий попробуют меня остановить, то самому Марсу придется взяться за щит, чтобы их спасти.

Помню, что у меня побежали мурашки – такая мощь звучала в его словах. Он бросал вызов не кому-нибудь, а императору Рима. Наконец заговорил Друз:

– Ты обречешь и себя, и всех нас, если пойдешь против Тиберия и будешь восхвалять его мать. Ты сошел с ума!

– Ничуть! – отрезал Калигула. – Кончина знаменитейшей матроны Рима не должна остаться незамеченной только потому, что вся империя трясется от страха перед Тиберием. Если моя шея окажется из-за этого под преторианским клинком, значит так тому и быть. До сегодняшнего дня я проявлял осмотрительность и держался в тени. Я и впредь не стану рисковать жизнью ради пустой славы, но некоторые вещи слишком важны, чтобы их игнорировать. Иногда необходимо провести линию и не переступать ее ни на полшага. Никто не отговорит меня, у Ливии будут похороны.

В изумлении я замотала головой. Какая глупость! Неужели близость с прабабкой породила у него столь безумные представления о жизни?

Примечательно, что первым рядом с моим братом встал Лепид:

– Гай, я помогу. Поддержу тебя. Она заслужила, чтобы ее похоронили со всеми почестями.

И Друзилла последовала за ним. Не могла же она отвернуться от Калигулы и Лепида, двух колонн, на которых покоились ее небеса. А потом и я, поеживаясь от страха при одной мысли о затеянном, встала на защиту чести нашей семьи и чтобы помочь брату, ибо в тот момент Калигула, воинственный и благородный, был великолепен – само воплощение римлянина.

Друз буркнул, что не хочет подвергать риску семью его молодой жены, и остался в стороне. Пина же сообщила, что решение об участии в погребальной церемонии будет принимать Агенобарб, а не она. Калигула был тогда настолько возбужден и зол, что не стал ехидничать о готовности старшей сестры слушаться человека, который ее бьет.