Кайман включил направленную антенну вездехода.
— Роджер! — заговорил он громко, хотя знал, что разницы это не сыграет. — Ты меня слышишь? Мы едем тебе навстречу.
Ответа не было. Кайман откинулся в вогнутом кресле, пытаясь хоть как-то ослабить выматывающую тряску вездехода. Даже на равнине, где они неслись на плетеных проволочных колесах по относительно ровной поверхности, трясло немилосердно. Когда же они стали подниматься и включили «паучьи лапы», Кайман подумал, что если его и не вышвырнет, то уж стошнит точно. Пляшущее впереди пятно света выхватывало из темноты то песчаную дюну, то скальные обнажения, иногда отраженный свет вспыхивал на гранях кристалла.
— Брэд, этот свет меня с ума сведет. Почему ты не включишь радар?
Он услышал в шлемофоне быстрый вдох, будто Брэд собирался выругаться. Затем облаченная в скафандр фигура потянулась к переключателям на рулевой колонке. Под ветровым стеклом голубоватым светом загорелся экран, изображавший местность перед машиной, фары погасли. Теперь темные очертания гор стало видно гораздо лучше.
Тридцать минут. В лучшем случае четверть пути.
— Роджер, — снова позвал Кайман. — Ты меня слышишь? Мы уже в пути. Когда мы подберемся ближе, мы сможем найти тебя по твоей системе целеуказания. Но если можешь, отвечай сейчас…
Ответа не было.
На приборной панели замигала крошечная аргоновая лампочка. Они переглянулись через стекла шлемов, потом Кайман наклонился и включил орбитальный канал связи.
— Кайман слушает.
— Отец Кайман? Что там у вас происходит?
Голос был женский, а это могло означать только Сьюли Карпентер. Кайман постарался аккуратнее выбрать слова:
— У Роджера какие-то проблемы со связью. Мы едем проверить.
— Кажется, у вас там не просто проблемы со связью. Я слышала, как вы стараетесь до него докричаться.
Кайман смолчал, и Сьюли продолжала:
— Мы видим его, вам нужны координаты?
— Да! — выкрикнул он, разозлившись на себя: они должны были сразу же подумать о возможности радиопеленгации с Деймоса. Для Сьюли и остальных астронавтов не составит труда навести их.
— Координаты три папа один семь, два два зебра четыре ноль. Но он двигается. Курс приблизительно восемь девять, скорость около двенадцати километров.
Брэд глянул на указатель курса вездехода.
— Правильно. Это в обратную сторону, он идет нам навстречу.
— Но почему так медленно?
— Я бы тоже хотела это знать, — донесся секунду спустя женский голос. — Он ранен?
— Мы не знаем, — раздраженно ответил Кайман. — Ты пыталась связаться с ним по радио?
— Непрерывно — минуточку…
Пауза, потом снова ее голос:
— Динти просит передать, что мы будем следить за ним, сколько сможем, но мы опускаемся слишком низко над горизонтом. Поэтому на наши данные можно рассчитывать еще — сколько? — только сорок пять минут. А еще через двадцать минут мы полностью уйдем за горизонт.
— Делайте, что сможете, — ответил Брэд. — Дон? Держись. Посмотрим, сколько выжмет эта колымага.
Когда Брэд дал полный ход, трясти стало еще в три раза сильнее. С трудом сдерживая тошноту, Кайман нагнулся к спидометру. Индикатор текущего положения, прокручивающий полоску карты рядом с радаром, досказал остальное. Даже если им удастся постоянно ехать на такой скорости, Деймос зайдет раньше, чем они успеют к Роджеру.
Он снова переключился на направленную антенну.
— Роджер! Ты меня слышишь! Отвечай!
В тридцати километрах от них Роджер был заперт в своем собственном теле, как в клетке.
Ему казалось, что он спешит домой довольно странным аллюром, как на соревнованиях по спортивной ходьбе. Он понимал, что чувства его обманывают. Он не знал, насколько, и не мог сказать с уверенностью, каким образом, но понимал, что братец у него за плечами что-то сделал с ощущением времени, и со всеми остальными чувствами, и совершенно точно знал, что больше не в состоянии контролировать происходящее. Умом Роджер понимал, что на самом деле идет утомительно медленным шагом. Но казалось, что он именно бежит. Местность проносилась мимо так же быстро, как если бы он бежал на полной скорости. Но полная скорость означала высокие, парящие прыжки, а его ноги ни разу не оторвались от земли одновременно. Вывод: он просто идет, но ранцевый компьютер замедляет чувство времени, вероятно, чтобы успокоить его.
Если так, это ему не удалось.
Первые секунды, когда ранцевый брат перехватил управление, были просто ужасны. Сначала он застыл по стойке смирно, не мог пошевелиться, не мог даже слова выговорить. В черном небе над головой вспыхивало сияние, почва вокруг дрожала, как раскаленный песок в пустыне, перед глазами мелькали призрачные изображения. Он не мог поверить в то, что ему диктовали собственные чувства, и не мог пошевелить даже пальцем. Затем он почувствовал, как его руки тянутся за спину, нащупывают кронштейны, на которых к лопаткам крепились крылья, тянутся дальше, к кабелям, идущим от батарей. Еще одна замороженная пауза. Потом снова руки, нащупывают разъемы на корпусе компьютера. Он знал достаточно, чтобы сообразить — компьютер проверяет себя, он не знал только, что ищет компьютер, или что он сделает, когда найдет неисправность. Снова пауза. Затем он почувствовал, как его пальцы углубились в разъемы для кабелей перезарядки…
Его тряхнула жесточайшая боль, страшнее любой головной боли, как инсульт или удар дубиной. Она продолжалась лишь мгновение и исчезла, бесследно, как далекая зарница. Он никогда не чувствовал такого раньше. Он чувствовал, что его пальцы аккуратно и очень умело скребут по разъемам. Еще один мгновенный всплеск боли, вероятно, пальцы что-то закоротили.
Затем он почувствовал, как закрывает клапан, и вспомнил, что забыл сделать это, когда заряжался у купола.
А потом, после очередной полной остановки, он медленно и осторожно начал двигаться в сторону купола.
Он понятия не имел, сколько времени он вот так шагает. В какой-то момент восприятие времени замедлилось, но он даже не мог сказать, когда это случилось. Все его чувства постоянно перехватывались и корректировались. Он понимал это, потому что хорошо знал район, который сейчас пересекал. На самом деле вокруг сейчас должна быть почти полная темнота, без всяких очертаний, а не мягко подсвеченная цветная картинка. Но он не мог ничего с этим сделать. Он не мог даже изменить направление взгляда. С размеренностью маятника его взгляд скользил по сторонам, иногда поднимаясь, чтобы взглянуть на небо, или даже назад, а все остальное время он, не отрываясь, смотрел на дорогу перед собой, видя все окружающее лишь периферийным зрением.
Его ноги переступали с пятки на носок, с пятки на носок — как быстро? Сотня шагов в минуту? Может быть. Ему пришло в голову хоть как-то следить за временем, наблюдая за подъемом звезд над горизонтом. Считать свои шаги было нетрудно, и нетрудно было на глазок отмечать, когда звезды, вышедшие над горизонтом, поднимутся на четыре — пять градусов (на это уйдет минут десять). Невозможно было только сосредоточиться на этом достаточно долго, чтобы получился значащий результат. Не говоря уже о том, что его взгляд то и дело без всякого предупреждения отрывался от горизонта.
Он был пленником своего заплечного брата, подчиненным его воле, обманутым его иллюзиями, и очень, очень боялся.
Что могло произойти? Почему он мерзнет, когда в нем почти не осталось ничего, что могло бы физически ощущать холод? А он мерз, он с тоской ждал восхода солнца, с надеждой мечтал о том, как окунется в микроволновое излучение с Деймоса. С огромным трудом Роджер попытался сложить все вместе. Он мерзнет. Ему нужна энергия: вот как надо понимать это ощущение. Но зачем ему энергия, если он полностью зарядил батареи? Он отбросил этот вопрос, потому что не знал, как на него ответить, но предположение казалось весьма вероятным. Это объясняло экономичный режим передвижения: такая ходьба была медленнее, чем привычный бег, но с точки зрения затрат энергии гораздо эффективнее. Возможно, это объясняло даже сбои в его системах восприятия. Если ранцевый брат раньше его обнаружил недостаток энергии, естественно, что он будет расходовать драгоценные запасы только на самое необходимое. Или на то, что компьютер считает самым необходимым: передвижение, обогрев органических частей Роджера, собственные процедуры обработки информации и управления. К которым Роджер, увы, не имел доступа.
