— Значит, ему вырезали простату.

— И имплантировали стероидную капсулу, господин президент. Поэтому превратиться в женщину ему не грозит. Физически он сейчас завершенный и автономный евнух — я хочу сказать, система.

— Это называется фрейдовской оговоркой, — кивнул президент.

Кайман пожал плечами.

— Если даже вы так думаете, — повысил голос президент, — то как, черт возьми, по-вашему, должен чувствовать себя сам Торравэй?

— Я понимаю, что ему нелегко, господин президент.

— Насколько я знаю, — продолжал президент, — вы не только ареолог, Дон, вы еще и консультант по вопросам брака. И получается это у вас не очень хорошо, верно? Его блядовитая женушка дает нашему мальчику прикурить.

— У Дори множество проблем.

— У Дори одна проблема. Та же, что и у всех нас. Она к такой-то маме валит нашу программу, а мы не можем допустить, чтобы это случилось. Ты можешь прочистить ей мозги?

— Нет.

— Брось, Дон, я не хочу сказать — превратить ее в идеальную жену! Я имею в виду — ты можешь устроить, чтобы она хоть немного успокоила его, чтобы у него хотя бы не было больше таких приступов? Пусть передаст ему привет, пусть пообещает, что будет ждать, пусть пошлет валентинку, когда он будет на Марсе! Бог свидетель, Торравэй и не ждет большего. Но уж на это у него есть право.

— Я могу попытаться, — безнадежно ответил Кайман.

— А я переговорю с Брэдом, — мрачно добавил президент. — Я ведь говорил, я всем вам говорил: проект должен сработать. И мне плевать, что у кого-то не варит башка, а у кого-то чешется передок. Я хочу, чтобы Торравэй был на Марсе, и я хочу, чтобы он был там счастлив.

Самолет лег на крыло, меняя курс, чтобы обогнуть движение над НьюОрлеаном, и в иллюминаторе сверкнули первые лучи солнца, отразившиеся от маслянисто-гладких вод Мексиканского залива. Президент с раздражением прищурился.

— И вот что я тебе еще скажу, отец Кайман. Мне кажется, что Роджеру будет лучше оплакивать гибель своей жены в автомобильной катастрофе, чем думать, чем она занимается, когда мужа нету дома. Мне не хочется так думать, Кайман, но выбор у меня невелик, и я должен выбрать наименьшее зло.

— А сейчас, — президент неожиданно усмехнулся, — у меня есть для тебя кое-что от Его Святейшества. В подарок, взгляни-ка.

Кайман удивленно приоткрыл красную коробочку. Внутри кожаного футляра, на пурпурном бархате свернулись четки. Аве Мария были в форме розовых бутончиков из слоновой кости, Патер Ностеры — из резного хрусталя.

— У них интересная история, — продолжал президент. — Их прислали Игнатию Лойоле из одной миссии в Японии, а потом они провели двести лет в Южной Америке, в — как это называется? — парагвайских редукциях? В общем-то, это музейный экспонат, но Его Святейшество просил передать их тебе.

— Я…я… не знаю, что сказать, — выдавил Кайман.

— И с ними его благословение, — президент откинулся в кресле и както вдруг постарел. — Молитесь, святой отец. Я не католик, и не знаю, как вы относитесь к этим вещам. Но я хочу, чтобы вы помолились за Дори Торравэй. Чтобы вправить ей мозги, чтобы она помогла мужу продержаться еще немного. А если не получится, тогда вам придется молить Бога за всех за нас.

Вернувшись из президентского салона, Кайман пристегнулся в кресле и заставил себя проспать час, остававшийся до Тонки. Усталость взяла верх над беспокойством, и он быстро задремал. Беспокоился не только он. Мы неправильно оценили величину травмы Торравэя, связанную с потерей гениталий, и чуть не потеряли его.

Сбой был критический. Мы не могли рисковать так еще раз. Мы уже организовали Роджеру усиленную психиатрическую поддержку, а схемы ранцевого компьютера в Рочестере были изменены, чтобы следить за серьезными психическими нагрузками и реагировать прежде, чем более медленные человеческие синапсы Роджера забьются в конвульсиях.

Положение в мире развивалось согласно прогнозам. В Нью-Йорке, как обычно, бунтовали, напряжение на Ближнем Востоке достигло такой точки, что не выдерживали никакие предохранители, а Новая Народная Азия разразилась потоком нот протеста против истребления каракатиц на Тихом Океане. Планета быстро приближалась к критической массе, и по нашим прогнозам, уже через два года будущее человеческой расы на Земле оказывалось под вопросом. Мы не могли допустить этого. Марсианская экспедиция обязана была увенчаться успехом.

Когда Роджер пришел в себя после припадка, он не осознавал, насколько был близок к смерти. Он только знал, что поражен, поражен в самое болезненное и уязвимое место. Это было опустошение, абсолютное и безнадежное. Он не просто потерял Дори. Он перестал быть мужчиной. Боль была слишком сильной, чтобы унять ее рыданиями. Даже если бы он мог плакать. Боль была такой, словно один за другим рвали зубы без анестезии, настолько острой, что это был уже не сигнал тревоги, а часть окружающего мира, с которой оставалось только смириться и терпеть.

Дверь открылась, и вошла незнакомая медсестра.

— Привет. Я вижу, вы уже проснулись.

Она подошла к постели и потрогала его лоб теплыми пальцами.

— Меня зовут Сьюли Карпентер. На самом деле Сюзан Ли, но все зовут меня Сьюли.

Убрала руку и улыбнулась.

— Вы, наверное, думаете: «Делать ей нечего, проверять температуру рукой», верно? Я и так видела ее на мониторе, но уж такая я, должно быть, старомодная девушка.

Торравэй едва ли слышал, что она говорила. Он смотрел на нее, и был целиком поглощен этим занятием. Уж не промежуточная ли система сыграла с ним шутку? Высокая, зеленоглазая, темноволосая… она была так похожа на Дори, что он невольно стал менять режим зрения своих стрекозиных глаз. Включил увеличение, так что на ее коже, покрытой еле заметными веснушками, стали видны мельчайшие поры, поменял цветовые индексы, снизил чувствительность, и ее лицо покрыла сумеречная тень. Не помогло. Она все равно была похожа на Дори.

Медсестра оглядела дублирующие мониторы у стены.

— И в самом деле неплохо, полковник, — заметила она через плечо. — Сейчас принесу завтрак. Чего-нибудь еще хотите?

Роджер стряхнул оцепенение и сел.

— Чего уж тут хотеть, — с горечью ответил он.

— Что вы, полковник! — в ее глазах мелькнуло потрясение. — Я хотела… простите, ради Бога, я не имею никакого права говорить с вами таким тоном, но уж если и есть кто-то, кто может получить все, что захочет, так это вы!

— Хотелось бы мне думать так же, — проворчал он, не сводя с нее пристального и заинтересованного взгляда. Он что-то чувствовал, он еще не мог определить, что именно, но во всяком случае, уже не боль, оглушавшую всего несколько минут назад.

Сьюли Карпентер глянула на свои часики и пододвинула себе стул.

— Кажется, у вас не очень бодрое настроение, полковник, — заметила она сочувственно. — Должно быть, перенести все это очень нелегко.

Он отвел глаза вверх. Большие черные крылья подрагивали над головой.

— Да, в этом есть и свои минусы. Еще бы. Но я знал, на что иду.

Сьюли кивнула.

— Когда мой… мой друг умер, мне тоже было очень непросто. Конечно, не сравнить с тем, каково приходится вам… но в некотором смысле еще хуже — понимаете, это было так бессмысленно. Кажется, еще вчера мы собирались пожениться, и все было так здорово… а потом он вернулся от врача, и оказалось, что эти его головные боли… — она глубоко вздохнула. — Опухоль мозга. Злокачественная. Три месяца спустя он умер, и я просто не могла смириться с этим. Не могла даже оставаться в Окленде. Поэтому я подала рапорт о переводе сюда. Даже не думала, что его удовлетворят, наверное, из-за этого гриппа здесь все еще не хватает рук.

— Мне очень жаль, — торопливо сказал Роджер.

— Да нет, все в порядке, — усмехнулась она. — Просто в моей жизни возникла огромная пустота, и я только рада, что могу ее хоть как-то заполнить.

Она снова глянула на часы и вскочила.

— Ой, старшая сестра мне голову оторвет. Нет, в самом деле, может быть, вам действительно чего-нибудь принести? Книги, музыку? Сами понимаете, в вашем распоряжении весь мир, включая и меня.