Тьма сгущается и давит, тишина залепляет уши и вдруг, как легкое дуновение, как шепот ветра откуда-то издалека:
- Принимаю...
Струна внутри меня лопается с гулким стоном и вдруг воздуха становится так много, что я снова едва не задыхаюсь, пытаясь им наконец надышаться. Пусть он пропитан ароматом лилий и на губах остается сладковатый вкус крови, главное - он есть. Я даже начинаю что-то видеть вокруг себя. Смутно, будто сквозь текучую темную дымку, но вижу.
Крупная плитка на полу, какие-то кривые темные полосы на ней. Дальше все расплывается. Что-то светлое в паре шагов. О, я в санузле, а это унитаз. Как только я это понимаю, меня тут же скручивает от потребности очистить желудок. Сколько могу подползаю, а потом наваливаюсь на него всем телом и наконец-то избавляюсь от прожигающего внутренности комка внутри. Меня долго и мучительно тошнит какой-то омерзительной черной субстанцией с травянистым пряным привкусом, маслянисто стекающей по белым стенкам.
Но все проходит, даже это, и мне становится чуточку легче. Надо найти в себе силы встать, смыть этот ужас, умыться. Пробую опереться на руки, но тут же шиплю от боли - все ладони и предплечья изрезаны стеклом, кое-где поблескивают осколки. И кровь какая-то странная, темная, такое впечатление будто под кожей змеится сама чернота, наполняет каждый сосуд, каждый кусочек плоти, пульсирует, перемежаясь мертвенной бледностью. А, неважно. Надо постараться вытащить битое стекло, иначе я даже встать не смогу.
Какие изможденные пальцы, ничего не могут ухватить. И запястья такие тонкие, будто вот-вот сломаются. Я что, в коме полгода провалялась? Стекляшки с тонким звоном ударяются о белый фаянс и тонут в черном зеве.
Потихоньку поднимаюсь, тяжело опираясь на край унитаза. О нет, еще колени. Но на них сил уже нет, надо звать кого-нибудь на помощь. Странно, в кино обычно показывают коматозников всех обвешанных проводами, датчиками и лишь только они подают признаки того, что наконец приходят в себя, как к ним тут же спешат врачи, медсестры. А я давно очнулась, добрела до санузла, что-то разбила, наверняка с немалым грохотом, и никого.
Вот и раковина, смесители, правда, дурацкие, еле справилась, и вода только холодная. Раны на руках жжет, но зато вышли самые мелкие кусочки стекла. Чернота продолжает бродить под кожей будто живая, толчками выходит из порезов. Наклоняюсь, чтобы наконец сполоснуть лицо и тут в раковину с плеча соскальзывает длинная белая прядка. Э, что? У меня волосы были сантиметров пять максимум. И я шатенка. То есть, после того как меня сбила машина, я провела в коме никак не полгода, а гораааздо больше. Исхудала, поседела. Что еще? Даже страшно смотреть в зеркало.
Оно висит сбоку от раковины, зато большое, в полный рост. Ну и ноги, не ноги, а спички с мосластыми коленями, тоже все в сеточке пульсирующих черных вен и сосудов. Рубашка... Они что, в сиротском приюте нашли это рубище? Допустим все в крови, драное, это я сейчас постаралась, но явно же не по росту, как перешитое, ткань вытерта до прозрачности. Коматознику, конечно, не полагается нарядов haute couture, но ЭТО! В какую богадельню я попала?!
Никак не решусь взгялуть на свое лицо, это по-настоящему пугает. Наверное, я превратилась в высушенную сморщенную беззубую старуху. Ладно, начну с волос. Шарю рукой за спиной и где-то на уровни талии нащупываю увесистые пряди, перекидываю всю гладкую блестящую массу через плечо. Белые, чуть серебристые, как будто полупрозрачные. Надо же, красивые.
Может и с лицом все не так ужасно?
Опираюсь на стену у зеркала, собираюсь с духом. Я была готова к чему угодно, но не к этому.
Из мутного сумрака на меня смотрит что угодно, только не живое создание. Нелепая кукла, уродец с гипертрофированными чертами лица - выпирающие скулы, острый подбородок, высокий лоб, мертвенно бледная кожа, покрытая тонкой сетью черных капилляров, белесые брови и ресницы.
Но настоящий ужас вызвало не это, а огромные, полностью черные глаза без белка, без радужки, лишенные зрачков, из которых сочился тяжелый черный дым. Он стекал вниз, струился по щекам, тонкой шее и острым ключицам, свивался в кольца и переплетался вытянутыми щупальцами. Похожие завитки дыма вырывались при дыхании и из носа, то увеличиваясь, то втягиваясь обратно.
И это я?! Это настолько дико, противоестественно, что я кричу, вернее, хриплю от увиденного кошмара. Маленький рот странного существа приоткрывается и вместе с сипением из него вырываются новые потоки густого дыма. И все вместе - боль, страх, отвращение, усталость, ощущение беспомощности и дикой неправильности происходящего - наконец добивает мен, и я проваливаюсь в благословенный обморок. Последнее, что откладывается в моем угасающем сознании: я снова упала на осколки, весь левый бок прошивает болью, а от моей головы по светлому полу во все стороны чернильными змеями расползается клубящийся дым.
- Апчхи!
Ммм, как же сладко я выспалась! Потягиваюсь как кошка, дооолго, тооомно. Жестковато тут, правда, пружины какие-то торчат. И это отель четыре звезды, халтурщики!
Настырный лучик солнца все продолжает щекотать мне нос, светит прямо в лицо, но это даже приятно. Совсем не хочется открывать глаза. Ленюсь и слушаю радостный птичий хор за окном. Не знала, что даже глубокой осенью в городе так много птиц, хотя... юг же.
Как вчера до гостиницы добрела, как в номер попала? Ничегошеньки не помню. Ну и ладно, надо же с чего-то учиться доверять жизни. Вчера все отлично вышло, значит и дальше все будет ровно так же.
Да что там такое подо мной хрустит? Вроде ни фисташек, ни семечек в кровати не ела. Привет от прошлых постояльцев и нерадивого персонала? В последний раз лениво потягиваюсь и присаживаюсь. Хм, кровать у них большая, никак край не найду чтобы ноги свесить. Да что такое? Она бесконечная во все стороны что ли? Открываю наконец глаза и...
- Твою мать!
Мне ничего не приснилось, все здесь и абсолютно РЕАЛЬНО. И старый обшарпанный кафель, покрытый кровавыми полосами, и стеклянные осколки, рассыпанные по всему полу, и темные отпечатки ладоней на унитазе и раковине с многочисленными бурыми потеками, и убогая застиранная ночнушка.
И чужие истощенные руки, костлявые ноги, все в запекшихся кровавых корках. На них противно смотреть, о них больно думать, должно быть на них живого места не осталось, все в рубцах и шрамах.
