Подсудимого утром нашли мертвым в следственном изоляторе и, как выражаются следователи, без признаков насильственной смерти. Было похоже, что он покончил жизнь самоубийством, вскрыв себе вены. Никаких записок не оставил. Вместе с тем, официально заявить об этой версии мешало одно обстоятельство: с ним в камере был один человек. Поэтому, как и полагается, началось следствие для определения его причастности к смерти: допросы, судебно-медицинские экспертизы и прочие действия.

Тот человек проходил по делу о вооруженном грабеже, по которому Айгуль подменяла помощника другого обвинителя, вышедшего в отпуск по уходу за ребенком. Она знала обвиняемого по материалам дела, звали его Кызбосын Мадина, ранее уже сидевший, усугубивший свое положение тем, что оказывал сопротивление не только при задержании, но и во время пребывания в изоляторе, постоянно и агрессивно припираясь с охранниками. Ей было также известно, что одному из охранников, Ернару Даяна, он даже сломал нос. Поэтому и охранники с ним особо не церемонились.

Уже после обеда медицинская экспертиза подтвердила, что смерть действительно наступила от потери крови в результате разреза вен на запястьях рук, и никаких других причин обнаружено не было. Она также подтвердила отсутствие каких-либо следов физического контакта между двумя мужчинами. Проверяли и версию – доведение до самоубийства, путем угроз и давления со стороны временного сокамерника. На допросе Кызбосыну пояснили, что, помимо прочего, его могут обвинить в таком преступлении как не оказание помощи умирающему человеку, на что тот буркнул, что всю ночь проспал, ничего не слышал, а когда утром проснулся, тот уже истек кровью. Отсутствие криков о помощи или стонов было подтверждено охранниками. В конце допроса Кызбосын, однако, вызывающе обронил, что даже если бы и слышал крики о помощи, то все равно не стал бы помогать «гребаному насильнику».

И все же оставались вопросы. Откуда у скончавшегося оказалось лезвие от бритвы? Каким образом Кызбосын узнал, что того обвиняют в изнасиловании? Инструкция охранников запрещала им говорить кому бы то ни было состав преступления, в котором обвиняют того или иного подсудимого, содержащегося во временном изоляторе. Со слов Кызбосына – тот сам ему признался. Но его слова вызывали подозрения: вероятность того, что сам Серик сообщил ему была ничтожна мала. Как правило, в таком преступлении никто не признается. В тех же тюрьмах осужденные за изнасилование – самые замученные люди; беспощадно угнетаемые сокамерниками и презираемые охранниками, вечно синие от побоев.

Один из приставов, знакомый Айгуль, потом ей рассказывал, что наблюдал крайне сюрреалистическую сцену при допросе Кызбосына, точнее в пути из камеры в кабинет следователя: Ернар Даяна, с еще не зажившим сломанным носом, вел Кызбосына, аккуратно держа того за руки, сомкнутые сзади в наручниках. Последний шел спокойно, не брыкаясь, и со стороны можно было подумать что угодно, но только не то, что один сломал нос другому. Люди же знающие и работающие там диву давались, помня, что если того сопровождал Ернар, то первый постоянно брыкался и все норовил задеть второго, если не поведением, то словами. Да и Ернар обычно держал того так жестко, как только позволяла ему его должностная инструкция. Так обычно было между ними, но не в тот раз.

Блестящая карьера будущего государственного обвинителя закончилась так и не начавшись. Через неделю после этого случая Айгуль подала запрос о переводе в другой отдел, лишь бы не оставаться там. Она была угнетена и не находила себе места, не понимая природу своего душевного замешательства, не оставлявшего в покое. Поначалу, в пылу осмысления случившегося, она чувствовала свою причастность к его смерти: она сама, своими руками, своей «блестящей», как выразилась госпожа Гульден, работой толкнула подсудимого в пропасть отчаяния. Но данная мысль не выдержала экзамена ее холодного разума, остывшего от бури эмоций, и была моментально отброшена. В том, что случилось, нет ни капли ее вины. А кто виновен в его смерти? Он сам? Технически, да. Но непонятное чувство подтачивало ее, отвергая принимать все так просто, так прямолинейно. Что-то внутри нашептывало, что это неверный ответ, – правильный, но неверный. Не все она могла понять и объяснить себе ни в те дни, ни в последующие, но семя сомнения было брошено в ее пытливое сознание.

Неожиданно для себя она поняла, что там ей работать уже не хочется и не можется. Нельзя сказать, что она была настолько шокирована этим делом, что не могла продолжать, нет, за проработанный год с лишним она повидала немало тяжелых уголовных дел, просто ей вдруг стало ясно, что ее «борьба» не здесь, но в другом месте. Еще не знала где именно, но не здесь. Напрасны были уговоры госпожи Гульден, пытавшейся по-матерински отговорить свою «звездочку» от ухода со службы, взывая и к своему опыту, что и у нее бывали моменты сомнений в молодости, – Айгуль была непреклонна.

* * *

Ноябрь близился к концу. Дамир, вернувшись со школы, сообщил родителям о том, что школьное мероприятие по поводу Дня Отцов, ежегодно отмечаемого в стране двадцать седьмого числа, будет в субботу – двадцать шестого числа, и что просили родителей быть обязательно, ибо дети готовят представление.

Несмотря на однозначное название праздника, этот день, изначально посвященный исключительно отцам, со временем стал праздником всех мужчин. В той или иной вариации подобный праздник отмечался в большинстве стран мира; где-то он назывался Днем Защитников, – праздником вооруженных сил в тех странах, где в армии служили только мужчины, в других странах – Днем Мужчин или еще – Днем Отцов.

Причины празднования в тот или иной день в разных странах тоже варьировались, отличаясь разительно. Здесь он отмечался в указанную дату потому, что двадцать седьмого ноября был принят закон об оплачиваемом отпуске в связи с отцовством. Этому закону несказанно обрадовались эти самые отцы, поскольку суммы выплат были значительными, пусть и меньше, чем матерям, но для очень многих мужчин они были больше, чем их заработки. При этом, такое право было закреплено не только за биологическими отцами, но и за партнерами, таковыми не являющимися, но проживающими в союзе с матерью ребенка.

Обычно на мероприятия и школьные собрания сына ходил Икрам, но в этот раз он не мог, ибо всю последнюю неделю месяца должен был быть в командировке в центральных регионах страны.

Он был специалистом в сфере ветроэнергетики – одной из высокоразвитых отраслей энергетики страны. Его профессиональный путь начинался с самых низов: начинал он простым электриком по установке и обслуживанию электрогенераторов в ветряных электростанциях, куда попал по распределению сразу по окончании политехнического института, и успел поработать на всех этапах их эксплуатации: от установки до технического обслуживания.

В середине его профессиональной карьеры они с Айгуль и познакомились.

После ухода со службы государственного обвинения она работала в сфере социального развития регионов, где командировки были часты. Однажды, в разгар лета, она ехала на поезде в удаленный район страны, и ближе к полудню, на одной из станций, в купе, который она делила с пожилой сельской женщиной с юным внуком, подсел Икрам, тогда еще молодой специалист. Он был облачен в униформу, нагружен какими-то чемоданчиками, баулом, и весь в поту.

«Хоть бы не вонял», – первое, что пронеслось у нее тогда в голове.

Он не вонял, но от него, а точнее от его одежды, неприятно попахивало инструментами и какой-то специфической, технической смазкой. К тому же, лицезря его, она недоумевала, почему у всех работников подобных профессий спецодежда всегда не по размеру, – неизменно велика. Мысленно перебирала в памяти всех встречавшихся ей электриков, сантехников, плотников, и не могла вспомнить ни одного, на ком бы их специальный костюм сидел словно влитой. Она уже внутренне смирилась с тем, что продолжение пути потребует немного терпения.