С отличием окончив юридический факультет по специальности «правосудие», она успешно прошла конкурс на работу в Департамент защиты государственных интересов и публичного порядка. Будучи младшим сотрудником, она большую часть времени, как и подобает начинающим, работала с архивами в отделе кодификации. Позже, ее перевели в интересовавший ее Отдел государственного обвинения, где она поначалу работала секретарем. Однажды заменив приболевшую помощницу одного известного государственного обвинителя и продемонстрировав эффективность, расторопность и пытливость ума по тому делу, она, по ходатайству самого же государственного обвинителя – глубоко почитаемой Акмарал Гульден, была принята на младшую должность государственного обвинения, по сути, являвшихся помощниками государственных обвинителей. Благодаря своей работоспособности и личным качествам ей кулуарно пророчили быстрое продвижение по карьерной лестнице; она и сама это чувствовала. Проработав чуть больше года, она уже самостоятельно, от А до Я готовила дела государственного обвинения, зачастую принимаемые в работу государственными обвинителями без существенных доработок. Дошло до того, что сами обвинители желали, чтобы именно она была у них помощником по тому или иному делу, используя для этого все приемы бюрократической машины. Но она об этом не знала. Лично ей было очень интересно работать у все того же обвинителя госпожи Гульден, дела которой отличались сложностью и, зачастую, вызывали большой интерес общественности в силу скандальной составляющей того или иного дела.
Одним из таких дел было дело об изнасиловании гражданки Анели Оксановой. На скамье подсудимых был гражданин Серик Махаббат.
Это дело, как собственно любое дело об изнасиловании, вызвало немалый резонанс в городе. Убийства, грабежи, кражи, разного рода мошенничества и прочие преступления случались нередко, но не изнасилования. Это преступление считалось особенно омерзительным, вызывая, помимо общего человеческого негодования, порождаемого любым преступлением, еще и глубокое презрение к насильнику, осквернившему женщину. Причем для большинства было не важно, какой именно вид насилия над женщиной имел место: будь то применение мужчиной физической силы для совокупления с женщиной, против ее воли, являвшейся самой тяжкой формой данного состава преступления, или совокупление с женщиной, находившейся в состоянии алкогольного или иного опьянения, пусть и с ее согласия, но когда уровень ее опьянения настолько высок, что ставит под сомнение саму способность дать осознанное согласие, или совокупление с женщиной без использования противозачаточных средств без ее ведома, или половой акт, пусть и начатый с ее согласия, но продолжившийся, несмотря на желание женщины прервать его, пусть хоть и в самую последнюю секунду; были еще и другие вариации. Все это считалось изнасилованием в контексте уголовного права. И если юридически подкованные люди и понимали, что в этом смысле насильник насильнику рознь, то простой люд клеймил всех одинаково.
И почти ни одно подобное дело не обходилось без пристального внимания средств массовой информации. Ярые представители радикально настроенных консервативных политических женских групп и партий были тоже тут как тут, и в большом количестве, словно грибы после дождя. Они не упускали ни одного такого случая, чтобы во всю не протрубить про некую природную темноту и варварскую наклонность мужчин, коль некоторые из них прибегают, как и многие животные или первобытные люди, к использованию физической силы для совокупления с женщиной, и прочее в этом же духе.
Подсудимый обвинялся в том, что во время полового акта с гражданкой Оксановой не использовал противозачаточное средство, воспользовавшись невнимательностью потерпевшей, вызванной легкой степенью опьянения. Потерпевшая подтвердила, что секс был по обоюдному согласию и что половых актов было два. И если в первый раз она видела, что он использовал презерватив, то во время второго акта не обратила на это внимание, просто сказав, чтобы он обязательно надел его. Направляясь же в туалет после, она, к своему удивлению, обнаружила на полу лишь один использованный презерватив. В общем, выходило, что у обвиняемого был только один презерватив, и за неимением второго, он совершил повторный акт без него, обманув потерпевшую.
Айгуль провела безукоризненную подготовку обвинительного дела, что, вкупе с опытом госпожи Гульден и результатами соответствующих экспертиз, просто не оставило никаких шансов адвокату подсудимого, разнеся ее позицию в пух и прах. Сам подсудимый выступал мало, выглядел отрешенным, подавленным и все время молчал, опустив голову; в основном выступала его адвокат. Тогда как потерпевшая сидела ровно, подняв голову, временами бросая взгляды на подсудимого, полные осуждения. Когда нужно было описать подробности дела, она неизменно выступала сама, и голос ее был спокоен и тверд.
В ходе судебного заседания казалось, что всем был уже ясен исход дела. Ему грозило от двух до пяти лет лишения свободы, с выплатой потерпевшей денежной компенсации. Его адвокат давила на смягчающие вину обстоятельства, пытаясь выбить мягкий приговор; похоже и она понимала, что это максимум, что можно сделать для него. Дело подходило к концу; лишь заключительная, формальная часть заседания и удаление судьи в совещательную комнату отделяли всех от оглашения приговора, – все это было перенесено на утро следующего дня.
По завершении заседания этого дня, госпожа Гульден была щедра на похвалы в адрес Айгуль, добавив, что какой бы ни был исход дела, она должна гордиться проделанной работой, и что, продолжай она в том же духе, свидание с карьерой не за горами.
Айгуль была вне себя от радости. Прибежав домой, расцеловала Абая, – своего парня, с которым жила вместе, и была весь вечер в приподнятом настроении. В ту ночь их занятие любовью было особенным, постель была раскалена до предела. Наутро он даже пожелал, чтобы она каждый день выигрывала дела, чем вызвал сияющую улыбку подруги, обронившую, что дело еще не выиграно (больше, чтобы не сглазить). Этот день должен был официально ознаменовать ее успех, так думалось ей.
Придя в суд намного раньше назначенного времени, она застала непонятное копошение в холле суда. Уже на входе в зал судебного заседания ее чуть не сшибло резко открытой дверью, откуда пулей вылетела секретарь заседания, не извинившись и даже не поздоровавшись с ней. Туда-сюда сновали работники суда, приставы. Вошла адвокат подсудимого, которую тут же вывела из зала судебный секретарь, «на пару слов». Что-то екнуло внутри у Айгуль и недоброе предчувствие галопом пронеслось в груди. Тревога читалась в глазах всех присутствующих в зале, вопросительно переглядывавшихся друг с другом, ища ответа. Вошла госпожа Гульден, но не с общего входа, а со служебного входа судьи (плохой знак). Выглядела она подавленной, но собранной. Подойдя к Айгуль, она прошептала, что заседания не будет и что она может взять сегодня выходной и идти домой. На вопросительный взгляд ничего не понимающей Айгуль, добавила, что судить уже некого. Эта новость в миг разлетелась по залу со всех сторон. Пара журналистов сновали туда-сюда, послышались плач и причитания родственников подсудимого, все завертелось, зашумело, вдруг послышался плач ребенка: робкий, жалобный, точно поскуливание побитого щенка. Но Айгуль всего этого не слышала, она стояла пораженная, оглушенная, как в трансе, в полной тишине. Взгляд остановился на ребенке, содрогавшемся в объятиях матери. Не сразу заметила, что госпожа Гульден трясла ее за руку, очнувшись, услышала наказ: «Иди домой, Айгуль… слышишь? Иди домой». Кивнула в ответ. Потом вдруг дернулась к удалявшейся женщине и, схватив ту за рукав, шепотом, заговорщицки, словно боясь, что кто-то услышит, пролепетала: «Он не виновен. Он ведь не виновен…» Госпожа Гульден напряглась и пристально, почти исподлобья, посмотрела на подопечную, силясь понять, что именно та имеет в виду. И по растерянному виду Айгуль ей все вдруг стало ясно. Смягчившись, с сочувствием прошептала: «Да, Айгуль, он не был признан виновным, не был», тут же поймав себя на мысли о нелепости сказанного. Какая разница – был или не был? Этого в принципе не должно было случиться.
