По пути мимолетом бросал взгляды на свои кроссовки, купленные накануне приезда сюда, меньше месяца назад, теперь совсем пыльные и грязные, да и швы уже кое-где расходились. Вспомнилось, что поначалу, когда ему их только купили, он старался ухаживать за ними, но после первой же игры в футбол на аульском поле, которое и вовсе-то не поле, оставил это дело, поняв тщетность такого занятия и смирившись, что как прежде они уже не станут.

Придя домой, залпом опорожнил чайник воды, стоявший у колонки с водой, после чего совершил свой вечерний ритуал: окунулся в бочку с водой, которую набирали для полива огорода, намылился абы как, опрокинул на себя пару ковшиков уже чистой, почти горячей воды из рядом стоявшего бидона, изрядно нагревавшегося от солнца, и, вытираясь огромным махровым полотенцем, забежал домой, где застал своих за ужином. Точнее за чаем после ужина.

Так было на протяжении последних недель. Никто уже не ждал его, ибо знали, что убегал он играть с аульскими ребятами и поди узнай в футбол ли пошли играть, на реку ли купаться или еще где-то носятся. Главное, что с соседским Адилем шатался, а значит не пропадет, вернется. Да и в ауле знали, чей он сын.

Не было только Айки за столом. Видимо уже поела и ушла к себе, мелькнуло у него в голове. Потрогал казан.

– Остыл уже, – не оборачиваясь, сказала апашка.

Наложив себе плова, уселся за стол и принялся жадно есть, мимоходом слушая беседу взрослых. Последние почему-то обсуждали разрушительное землетрясение, случившееся еще в конце прошлого года в Армении, сравнявшее с землей армянский город Спитак. Усердная работа челюстей мальчика привлекла всеобщее внимание и на него посыпались вопросы: где они были и что делали. Особенно доставал расспросами аташка, вечно подтрунивавший над внуком, что он-де городской, а здесь ребята аульские, спуску не дадут.

– Ну, сколько голов забил? – улыбаясь полубеззубым ртом, ожидаемо спросил тот.

– Три! – ответил Дамир, в очередной раз соврав, чтобы избежать ухмылок старика.

Тот как услышал, что первые дни внучок вратарем был, так все уши ему прожужжал, что мол дашь слабину, так все лето во вратарях и простоишь. Так, собственно, и было. Как бы он не договаривался вначале, когда те приходили просить у него мяч, что вратарем он не будет, по ходу игры он и сам не замечал, как оказывался в воротах. И даже щупленького Батыра не мог заставить сменить его.

– О-о, молодец! – протянул старик.

– А Айка уже поела? – поинтересовался он.

– Она вообще не кушала, – ответила мама, – ей немного нездоровится… Может попозже поест.

– Съела что-то немытое, наверное, вот живот и заболел, – подхватил аташка.

– Она немытое не ест, ата… Все моет и меня заставляет, – ответил Дамир, добавив тут же: – Хотя волосатые персики я люблю немытые. Мне нравится их кушать с ворсинками, так вкуснее и пахучее, а помоешь их – совсем другой фрукт получается.

Быстро поев и положив посуду в раковину, он бросился в сторону комнаты Айки, но мама его остановила, попросив оставить ту в покое.

– Может ей что-нибудь нужно, – промолвил Дамир.

– Нет, оставь ее. Я уже спрашивала, она просто хочет отлежаться. Может уже спит. Садись пить чай.

По интонации сказанного он понял, что вопрос не обсуждается. Вернулся за стол, слегка озадаченный. Раньше, даже если ей сильно нездоровилось, ему позволяли заходить и справляться о ней, даже где-то поощряли, а сейчас нельзя. Видимо плохо ей или действительно спит уже, подумал он, но аташка отвлек его расспросами про то, где же еще их сегодня носило.

Вечер за столом так и проходил в тривиальных разговорах о том о сем, апашка с аташкой щедро делились своими историями из далекого прошлого, когда они были молодыми, часто повторяя их. Дамир столько раз их уже слышал за этот месяц, что мог не только пересказать, но и предугадать целые предложения, которые будут ими сказаны, порой дословно. И если поначалу он бурчал, что мол они уже слышали ту или иную историю, то теперь не утруждал себя этим, понимая, что это ничего не изменит и слушать все равно придется. А в последнее время даже находил в этом небольшое развлечение, стараясь угадать про себя то, что ими будет поведано в этот раз.

Так заканчивался этот день, – день, за неделю до их возвращения домой в преддверии начала нового школьного года.

Войдя в спальню, где Айгуль, сидя на кровати, готовилась ко сну, Икрам присел рядом и, помедлив немного, молвил:

– Ну, выкладывай, – тоном голоса давая понять, что он догадывается, что дочери не просто нездоровится. Он заметил, что в последние пару дней она больше закрывается у себя в комнате, ища уединения, ест меньше и в целом ведет себя необычно. От него не ускользнуло и вдумчивое настроение жены, особенно сегодня.

Полдня у них не ладилось из-за ссоры, причиной которой, в очередной раз, были ее родители, но проявлявшаяся в нужные моменты проницательность и чуткость обезоруживали ее. Не всегда расшифровывая их, ему, тем не менее, удавалось уловить их, безошибочно разделяя ее простое, ничего не значащее молчание, от другого – оглушительного молчания.

Под натиском импульса, она невольно притянула его к себе и напечатала на губах чувственный, долгий поцелуй. Потом еще один.

– У нее начались месячные, – прошептала она, немного просияв, – вчера. В не самое подходящее время, я бы сказала, а точнее в не самом подходящем месте; здесь тебе ни биде, ни ванны нормальной, а нам здесь еще неделю. В общем, вот.

– Ух-ты, уже?! – выпалил он, тут же поймав себя на мысли, что, пожалуй, так бы отреагировал и через год, через два или даже через три. Увидев снисходительную улыбку жены, понял, что и ее видимо посетила та же мысль. – Но ведь ты… ее подготовила, правда?

– Разумеется! – немного оскорбившись вопросу, ответила она. И немного погодя, как будто перебирая свои воспоминания, уже спокойно добавила: – Но к этому невозможно быть вполне готовой, как не объясняй заранее и не успокаивай, это застает тебя врасплох, как эмоционально, так и физически. Как будто твое тело тебе не принадлежит, как будто оно само по себе, а ты только наблюдаешь за ним со стороны; по крайней мере, вначале.

Молчание подвисло на мгновение.

– Так что, уже большая девочка наша, – бойко заключила она, мягко похлопав его по коленям.

В этой фразе, в ее интонации и в этом легком, но многозначительном похлопывании, он уловил все. Словно невидимая линия теперь разделяла его дочь надвое: первая – до этого момента, которую он хорошо знал, и вторая – после, которую только предстояло узнать. Так ему думалось.

Он вышел во двор, охваченный диким желанием закурить, хотя свою одну сигарету в день (он бросал курить) он сегодня уже выкурил. Приехав к родителям жены чуть больше недели назад, он все эти дни держался хорошо, тогда как в городе в этом плане дисциплина хромала. Глубоко вдохнув вечернюю прохладу, сдержался. Забросив в рот жвачку, потом еще одну, уселся на скамейку, подышать, подумать.

Активно работая челюстями, дивился тому, насколько эта, по сути, житейская новость невольно меняет его отношение и восприятие своей дочери. Если бы она выскочила сейчас во двор, он бы, наверное, даже растерялся, не зная, что сказать. Просидев около часа, вернулся в комнату, по пути не решившись зайти в комнату дочери, поцеловать на ночь, как обычно это делал. Застал жену уже спящей. Спать ему особо не хотелось, но улегшись в постель, заснул скоро…

Неделя прошла быстро.

Все были рады вернуться домой; каждый к своей рутине, к своим делам и друзьям, также возвращавшимся с каникул и отпусков. И все же, проведенные полтора месяца в ауле, вдали от городской суеты, всем пришелся по душе. И если поначалу Дамиру было нелегко без своих городских друзей, приставок и компьютерных игр, которые мама намеренно запрещала брать в аул, то втянувшись в аульскую рутину и большую часть времени проводя на улице с аульскими ребятами, тосковал по благам цивилизации редко.

Единственное, немного омрачившее их последние дни в ауле, случилось за пару дней до отъезда, когда Дамир вернулся домой подравшимся. Это, однако, не сразу обнаружилось. Он не хотел ничего говорить своим, но соседский Адиль так громко рассказывал у себя во дворе про драку против сауранских, с которыми местные тягались во всем, что нередко приводило к потасовкам, что возившаяся в саду Айгерим не могла не услышать это увлеченное повествование. Найдя младшего брата у тазика с водой, она быстро подошла к нему, присела и, заключив его голову в свои руки, стала внимательно разглядывать сначала лицо, потом шею и руки. Дамир не сопротивлялся, только пробубнил, что все нормально, но был явно подавлен. Она не отпускала его и, наконец, заметила запекшуюся кровь глубоко в носу, которую тот пытался смыть. Наказав ему не двигаться, поспешно, но молча забежала домой и вернулась уже с ватой, помогла ему почистить и умыться, чтобы не было следов. Уходя от него, на полпути развернулась и, вернувшись к нему, аккуратно, но звонко чмокнула его в щеку и поощрительно потрепала его голову.