– Кошмар? – глядя в сонные глаза и держа его за щеку, вполголоса спросила она. – Ты стонал, причем громко…
– Ой, да, дурной сон, – выпустил он, отходя немного и щуря глаза от света включенной прикроватной лампы. – Извини, что разбудил.
– Нет, ничего. Бедненький… Не засыпай сразу, иди воды попей, развейся, потом ложись.
– Да, так и сделаю. И в туалет хочется.
Сходив в туалет и налив себе стакан воды на кухне, где не стал включать свет, он вдруг замер. Он цеплялся за увиденный сон, пытаясь запомнить его и прожить еще раз, уже в памяти. Обычно он так делал только с хорошими снами, гоня прочь плохие. Этот же сон, несомненно, был одним из тех, от которых хочется побыстрее избавиться, скорее забыть его, перевернуть страницу и идти дальше. Он был очень угнетающим, не страшным, но именно угнетающим, тревожным. Его голову как будто физически оттягивало назад, как если бы к ней прикрепили немалый груз. Странно, но ему хотелось просмотреть его еще раз, но не во сне, а в памяти. Поэтому он проигрывал его вновь и вновь, пытаясь заключить в капкане памяти тающие фрагменты сна, прежде чем они рассеются безвозвратно. Он помнил некоторые сны с глубокой юности и даже с детства. Они отпечатались у него в памяти сами, без его стараний. Еще бы! Некоторые из них он сам ни за что бы не сохранил. Этот же сон, к своему удивлению, он хотел запомнить; он не мог объяснить себе это желание.
Стоя в темноте, ему почему-то вспомнился рассказ Айгуль об утреннике сына, поведанный около месяца назад. Почему вдруг это пришло в голову? – задавался он вопросом. Его не отпускало ощущение взаимосвязанности сна с рассказом Айгуль. Может это просто игры полусонного разума? Быть может.
Возвращаясь спать, он вдруг обнаружил себя в комнате сына, стоящим и наблюдающим за спящим ребенком. Не то чтобы он не помнил, как сюда зашел, просто направляясь в свою комнату, прошел мимо, как если бы его невольно понесло к мальчику. Укрыв его спадающим одеялом, он вернулся в кровать. Засыпая, поймал себя на мысли, что не был бы против увидеть тот сон еще раз…
Какая красивая девушка! Темные и гладкие волосы, ниспадающие ниже плеч. Делового покроя юбка, но сильно короткая, обнажающая манящие ноги в черных колготках. И легкое, короткое пальто на ней. И сидит так складно, спокойно, и смотрит на него. Взгляд прямой, без тени надменности или снисходительности. Он сидит рядом с ней в машине. Машина тронулась. Он должен что-то сказать, именно он, а не она. Она ждет. Он что-то мямлит: не слышит себя, но знает, что что-то говорит ей, что-то крайне неубедительное, ибо она не реагирует. Ни один мускул на прелестном лице не дрогнул, ничто не выдает интереса к тому, что он говорит. А машина едет, и он знает, что ему нужно добиться чего-то до того, как машина доставит их куда-то. Он знает – если машина едет – это хорошо, это ему на руку. Если она остановится – что-то случится. Причем случится не с ним, а с ней. А она ему нравится, очень. Она смотрит на него: он видит ее глаза, большие темные глаза. Он силится, но не может расшифровать, что значит ее взгляд. Мгновение и он целует ее, не мягко, а сильно и страстно. Его язык почти пьет ее соки во рту, он хочет заполнить ее рот, выпить ее до дна. Она не сопротивляется, но и не отвечает. Приятный, мучительный зуд в паху нарастает стремительно. Оторвавшись от нее, он пристально смотрит в ее глаза, – все также спокоен ее взгляд, все также «нетронут» он. Он переводит взгляд вниз на себя и видит, что склонился над ней совсем голый (где же его одежда?) и его член – тверд как молот, готов уже фонтанировать от крайнего возбуждения. Он страстно бросается на нее, хочет непременно войти в нее, прежде чем кончит. Зуд настолько велик, что вот-вот извергнется вулкан. Он не утруждает себя ее раздеванием, судорожно срывает только юбку и уже видит вожделенную прорезь между ног (нижнего белья нет!) и буквально бросается в нее, вонзив свой член меж хладнокровно раздвинутых ног. «Успел!» – ликует он. Ее промежность тепло и мокро обволакивает его, и он без единого движения уже начинает вибрировать от стремительно подступающего оргазма. «Ах, не так быстро, не так быстро!» – мысленно умоляет себя, как вдруг встречает ее взгляд: не тот безмолвный, но другой – взгляд гласящий. Он слышит шепот ее взора у себя в голове: «Ай-ай-ай, как нехорошо. Вы ведь…» Он взвизгивает как ошпаренный, его охватывает паника, но от уже накрывающего оргазма он обездвижен, как в капкане: ему и сладко от извергающейся спермы и мучительно от этого взгляда, тараторящего все ту же фразу, он и стонет, и причитает, и вот уж весь взорвется… «И да, и нет – вам некто скажет, и путь он в лимб вам всем закажет», – слышит он чей-то голос. Землетрясение, потоки спермы… «мокро, ой, мокро в паху, совсем мокро, ах… вот оно что! это сон!» И просыпаясь с угасающими, но сладостно-жгучими конвульсиями в паху, вгоняющими в негу все тело, он чувствует, что трусы залиты спермой; мокро, тепло и сладко. Он весь обмяк, загнанный в то убаюкивающее состояние после оргазма. Медленно приподнял одеяло в области паха, чтобы не замарать его, подтянул ноги к телу, заворачиваясь в клубок, и повернулся в сторону стены.
Последняя фраза из сна звенела у него в голове. «Водитель! Это сказал водитель», – с уверенностью заключил он. Он думал о ней больше чем о сексе с женщиной, много больше. Эта фраза притягивала его сознание как магнит.
Раньше, проснувшись от подобных эротических снов, часто заканчивавшихся поллюцией, он смаковал эти похождения плоти во сне. Он любил такие сны безмерно. В особенности из-за того, что во сне, – он это подметил давно, – ни одна женщина или девушка не отказывает и не сопротивляется. Ни одна! Он может овладеть любой. Однажды, он, к своему же удивлению, занимался сексом со своей матерью; и во сне это было вполне нормально. Это не была буквально его мать, но другая женщина, которая, однако, он это знал, была его матерью. Проснувшись тогда, и пристыженный бодрствующим сознанием, он пытался забыть его, как если бы он ему не снился, но, как нарочно, запомнил его. Бывало и так, что, будучи во власти сна, он все же понимал, что это сон, и тогда бросался на первую же встречную, просыпаясь с поллюцией; но так бывало редко, «а жаль». Однако в этот раз все его мысли были прикованы к фразе, крутившейся в голове как пластинка: «И да, и нет – вам некто скажет, и путь он в лимб вам всем закажет».
Только коснувшись спиной спины жены, он заметил, что невольно придвинулся к ней, чтобы чувствовать себя спокойней. «Мать родная! Вот это ночка!» – дивился он.
Он так и пролежал до утра, не сомкнув глаз, во власти тревожных мыслей. Лишь с ранней зарей его немного отпустило.
Целый день он был поглощен мыслями об этих снах: за обедом ли, в компании коллег, или на рабочем заседании в Министерстве, где он выступал, – он обедал, беседовал, отвечал на каверзные вопросы руководства, но делал все почти механически, мысленно пребывая в каком-то подвешенном состоянии сознания, сродни отрешенности.
Он где-то читал теорию одного известного психолога (имя которой уже не помнил), что сновидения – это столкновение грез со страхами, совокупление мечты с тревогами, не только явными, но и подсознательными, особенно подсознательными. Скрытые в потайных уголках сознания, незримые для бодрствующего ока, случайно ли оказавшиеся там или загнанные туда велениями пристыженной совести, они ждут своего часа, когда сознание будет безоружно – во власти сна, чтобы безнаказанно заявить о своем существовании. Не говоря уже все о той же Летиции Изадора, вся нашумевшая теория которой вилась вокруг эроса и все в поведении человека объяснялось им же. Немалая доля ее работ была посвящена именно снам, причем снам эротическим. Чтобы она сказала о нем, будь ей доступны его сны? – об этом он даже боялся представить.
Но фраза из сна казалось ему слишком в рифму, слишком стихотворной, чтобы быть просто плодом сновидения. Видимо раньше он ее уже слышал, и вот она всплыла во сне. Еще утром, за завтраком, он набрал фразу на планшете, чтобы посмотреть, что выдаст всемогущий интернет, но, к своему удивлению, не нашел ничего путного: интернет оказался не так всемогущ и не выдал ни одного совпадения. Странно. У Айгуль не стал спрашивать. Спроси ее, пришлось бы рассказывать весь сон, а этого он не хотел: подумает еще, что он придает слишком большое значение таким пустякам. На ее же вопрос о ночном кошмаре, просто сказал, что не помнит его. Может действительно всего лишь фраза из сна, не больше.
