– Да нет, после шести буду свободен. Поужинаем где-нибудь? Сайрус просил его не ждать, сказал, что будет поздно, – слова о сыне прозвучали громким полушепотом, вперемешку с легким смешком.
– У-у, – протянула Инес, улыбаясь, – похоже, что эта Кайла его окончательно околдовала… Да, давай поужинаем вдвоем, заодно и отпуск обсудим. Я тебя наберу после обеда и сориентирую по времени.
– ОК.
Но поужинать у них не получилось. После обеда она позвонила ему и сообщила, что разговаривала с отцом, который хотел бы с ней встретится, поговорить. Поводов для беспокойства не было, но она уловила некоторые нотки в голосе отца, побудившие ее согласиться поужинать с ним, вместо Бьорна. Последний отнесся с пониманием, но не без толики досады.
Почти все свидания с отцом проходили в кафе «Библ», которое очень любила ее мать. Особенно после ее смерти это заведение стало местом их встреч: кофе ли попить, пообедать или поужинать – только там. Место славилось чудесной домашней выпечкой и кофе, за чем ее мама, да и другие завсегдатаи, любили приходить сюда. Кухня же здесь была посредственная, и все же Инес с отцом захаживали сюда и на ужин, когда хотели неспешно побеседовать. Если поначалу их сюда толкала память о матери и подруге, то в последнее время шли сюда уже по инерции, ввиду привычки; договаривались лишь о дне и времени, место даже не обсуждалось.
Сколько Инес себя помнила, это кафе всегда было здесь. Заведением из поколения в поколение владела семья Станка, его и основавшая. Еще в начальной школе она училась с Альбертом Станка, пухленьким мальчиком, бывшим теперь его администратором и правой рукой своей двоюродной сестры – Мари Станка, хозяйки кафе.
Причудливое название кафе, которое в бытность его основания, пожалуй, невыгодно выделяло его на фоне прочих заведений этого квартала, привлекавших посетителей более манящими названиями, такими как «Кафе Гранд Опера», «Кафе Площади Святой Анны» или «У Мадам Беатрис», с годами, а лучше сказать десятилетиями, наоборот, придало ему особую ауру, вкупе с превосходной выпечкой, снискавшую привязанность местных жителей. Да и тот факт, что кафе представляет собой истое семейное дело на протяжении уже трех поколений, играет немаловажную роль: люди любят все семейное, верят всему семейному, как аналогу эталона качества и заботы. Тогда как, к примеру, в кафе «У Мадам Беатрис», пользовавшемуся в свое время небывалой популярностью по той же причине, от самой мадам Дельфин Беатрис не осталось уже ничего, ни «капельки ее крови», что превратило его в посредственное заведение, больше для случайных посетителей, которых, однако, было немало, исключительно благодаря его выгодному расположению.
Название же «Библ» не было маркетинговым ходом покойной Анны Станка, основательницы кафе и бабушки Мари. Происхождение названия имело две версии, причем обе были основаны на реальных событиях и, похоже, уже никто не знал наверняка которая из них послужила основанием, поскольку покойная Станка упорно молчала на этот счет в свое время. Почитай и сами молодые Станка не знали…
У Анны была младшая сестра – сущий ангел, как любило говорить окружение семьи, которая в совсем юном возрасте просто обожала булочки и, уплетая их, всегда напевала незамысловатое «библ-библ-библ», раскачиваясь при этом взад-вперед. Вряд ли это что-то значило, просто ребенок напевал мотив, вызывая умиление родителей и окружающих. Со временем, однако, у девочки обнаружили сильные психические отклонения, которые были, видимо, врожденными. Несмотря на всевозможные лечения и огромные суммы весьма зажиточной семьи, потраченные на это, она кончила свою короткую жизнь в психической лечебнице, где провела около четырех лет. На следующий день после ее тринадцатого дня рождения, при утреннем обходе, бедную девочку нашли в кровати не проснувшейся. Она лежала в своей обычной позе: комочком на правом боку, с плотно подпертыми к груди ногами, соприкасающимися с опущенной на них головой, и обеими руками крепко обхватывающими голову, точно пыталась защитить ее от слишком громкого звука. Анна Станка назвала кафе в память о ней, думали одни. Была и другая версия: отец Анны – Эббер Ксилла, воевавший в Нормандском Конфликте, был ранен в бою от разорвавшегося рядом снаряда. С разорванной тазобедренной костью, не чувствуя тело ниже пояса, обездвиженный, да еще и контуженный, он так и остался бы умирать на поле, если бы не проползавший рядом раненный солдат, пытавшийся под покровом ночи добраться до своих. Он-то и спас отца Анны, дотащив и его до своих частей, буквально волоча того по земле за шиворот военного комбинезона. Эббер остался инвалидом, ходить так и не смог, был до конца жизни прикован к инвалидному креслу. Дома же всем рассказывал, что его спас Библ. После контузии у него возникли серьезные проблемы с речью, сопровождавшие его, как и кресло, до конца его дней. Все думали, что это либо кличка того солдата, либо отец плохо произносит его имя; он все уже произносил на свой лад. Так бы и не узнали наверняка, если бы отцу не пришло письмо от его спасителя. Подпись в письме гласила «Бабель Герта». Отец же, указывая на подпись, триумфально повторял: «Библ! Библ!». В честь человека, спасшего ее отца, и было названо кафе, с сохранением, однако, отцовского произношения имени, думали другие.
Таким образом, обе истории имели место в действительности, обе были в целом правдивыми, но которая из них толкнула покойную Анну назвать так кафе, достоверно не знает никто; да и, пожалуй, уже не узнает. Может быть и обе… Если же у Мари или Альберта спрашивали про название заведения, особенно неместные или туристы, те ограничивались версией про войну. Так было проще и легче. Так отвечали и завсегдатаи кафе, если вдруг им задавали похожий вопрос. Никто не хотел тревожить душу бедной Эвелин Станка…
За ужином отец с дочерью поведали друг другу последние новости, посплетничали про родственников и общих знакомых, не обошли вниманием и «по уши влюбленного» Сайруса, которого дед просто обожал. Обслуживал их, как обычно, сам Альберт; он всегда так делал, когда те наведывались сюда. В школе Инес с Альбертом не были особо близки, но она была одной из немногих, которая не смеялась над его полнотой и всегда обращалась к нему по имени, в отличие от других, неизменно называвших его «пухликом» или «толстяком». Видимо поэтому и без того всегда милый с посетителями Альберт с ними был еще милее, и всегда после ужина угощал их парой рюмочек душистого домашнего ликера, снискавшего заслуженную славу у постоянных клиентов.
Зная своего отца как облупленного, она еще в начале беседы уловила, что за всеми вопросами про работу, семью и дела, он оттягивает момент, ради которого, в сущности, и хотел увидеться с ней.
– Папа, ну все, давай, выкладывай, – перешла она в наступление, призывно сжав в своей ладони его уже дряблую, старческую руку.
– Да, нет… ничего особенного, просто увидеть тебя хотел… Совсем сентиментальным стал в последнее время. Хожу по местам, которые любил в молодости, замечаю, что часто копаюсь в старых вещах, как своих, так и твоей матери, да и твоих детских тоже. Не то, чтобы я намеренно хотел найти что-то или вспомнить, а так, просто вдруг обнаруживаю себя копающимся в вещах или идущим куда-то… Начала не помню, как будто в середине действия уже оказываюсь. По-моему, подхожу к концу…
– Папа, не говори так, – призывно перебила она его.
– Нет, доча, ты не думай, что мне грустно. Просто наблюдение… Мне жаловаться – грех! Оглядываясь назад – я доволен. Я пожил жизнь! Долгую и… и содержательную. Был с твоей матерью, ты есть, творил в жизни, как мог…
– Пожалуйста, не говори о себе в прошедшем времени, прошу тебя, – мольбой протянула она, с нежностью поглядывая на отца.
– Нет-нет, ты не думай… Вот только… – замялся немного, колеблясь, но рука дочери, еще сильнее сжавшая руку старика, придала сил, и он почти выдохнул:
– Я был хорошим отцом, Инес? – с этим вопросом глаза его мгновенно заволокла сверкающая пелена слез, застывшая на месте; стоило ему лишь моргнуть, и они стремительно помчались бы вниз по испещренным глубокими морщинами щекам. Сквозь эту пелену он смотрел на дочь, ожидая ответа. В голове Инес пронеслось: «ах, вот оно что».
