Можно, однако, возразить, что наступательные войны приводят к такой борьбе между группами, которая оканчивается гибелью слабого, и что поэтому такого рода войны, населяя земной шар сильнейшими, содействуют интересам человеческого рода. Но если даже допустить, что побежденные группы всегда состояли из людей, обладавших меньшею душевною или телесною годностью для войны (а это не верно, так как война отчасти решается численностью, и меньшая группа может состоять из более способных воинов), то все же можно дать подходящий ответ. Лишь в течение более ранних стадий человеческого прогресса развитие силы, смелости и хитрости имеет главное значение. После образования крупных обществ и после того как явилось подчинение, необходимое для их организации, главная роль стала принадлежать другим, высшим способностям; а борьба за существование, основанная на насилии, не всегда содействует переживанию наиболее приспособленных. Стоит привести такой факт, как, например, что простая случайность могла бы привести к покорению Греции Персией, или же тот факт, что татарские орды чуть не одолели европейскую цивилизацию. Все это показывает, что когда речь идет о наступательной войне, то лишь в одном случае можно сказать с уверенностью, что она служит интересам человеческого рода, а именно когда способность к высшей общественной жизни еще отсутствует; по мере развития этой способности наступательная война все более и более стремится стать скорее помехой, чем содействием человеческому благополучию. Вкратце можно сказать, что как только достигнута ступень, когда начинают поддерживаться нравственные соображения, то этим в то же время достигнута стадия, когда наступательная война более не может быть оправдываема, так как нимало не достоверно, чтобы она содействовала преобладанию племен, пригодных для высшей общественной жизни, и наверное она причиняет вредные нравственные воздействия как на победителей, так и на побежденных; и только оборонительная война все еще может быть оправдываема основаниями, имеющими лишь сходство с нравственными (quasiethical).

Здесь именно следует заметить, что самое подчинение, подразумеваемое оборонительною войною, и необходимость в вытекающем отсюда ограничении отвлеченного начала справедливости принадлежат к тому переходному состоянию, которое вынуждено столкновениями между народами при помощи физической силы. Ограничение это должно исчезнуть по достижении мирного состояния. Стало быть, все вопросы, касающиеся пределов подобных ограничений, относятся к тому, что мы различаем под именем относительной этики; но они не признаются абсолютною этикою, к которой относятся основные начала правильного поведения в обществе, составленном из людей, вполне приспособленных к общественной жизни. Это различие я здесь подчеркиваю, так как в следующих главах мы убедимся, что признание его поможет нам распутать сложные задачи политической этики.

§ 261. Принятие учения об органическом развитии влечет за собою известные этические понятия. Учение это подразумевает, что многочисленные органы каждого из бесчисленных видов животных были прямо или же косвенно приспособлены к жизненным требованиям посредством постоянной встречи с этими требованиями. В то же самое время при посредстве видоизменений в нервной системе произошло развитие ощущений, инстинктов, эмоций и умственных способностей, необходимых для надлежащего употребления органов. Это мы видим у запертых в клетку грызунов, упражняющих свои челюстные мускулы и резцы бесцельным грызением, у стадных животных, несчастных в том случае, когда они не могут быть в сообществе с себе подобными, у бобров, которые в неволе обнаруживают свою страсть к сооружению плотин собиранием в кучи всевозможных палочек и камней, какие только могут достать. Окончился ли этот процесс душевного приспособления вместе с первобытным человеком? Разве человеческие существа неспособны прогрессивно приноровлять своих чувствований и идей к способам жизни, возлагаемым на них общественным состоянием, в которое они вступили? Допустим ли мы, что природа людей, приноровленная к требованиям, предъявляемым жизнью дикаря, оставалась неизменною и останется такою же ввиду требований цивилизованной жизни? Или же мы должны допустить, что эта первобытная природа путем уничтожения некоторых черт и воспитания других стала все более и более приближаться к природе, находящей для себя надлежащую среду в развитом обществе и признающей для себя нормальными требуемые здесь роды деятельностей? Есть много лиц, допускающих эволюционное учение, – однако, по-видимому, не имеющих никакой веры в непрерывную приспособляемость человечества. Небрежно относясь к свидетельствам, доставляемым сравнением между различными человеческими расами и между разными эпохами в жизни одних и тех же рас, эти лица совершенно пренебрегают индукцией, доставляемой явлениями жизни в широком смысле слова. Но если бывает злоупотребление дедуктивным методом, то бывает и злоупотребление индукцией. Пусть кто-либо откажется поверить, что молодой месяц станет в течение двух недель полной луной, а затем начнет убывать и, пренебрегая наблюдениями, накопленными в прошедшие времена, станет требовать наблюдения последующих фаз – и только тогда убедится. Такого человека назвали бы индуктивным до нелепой степени. Однако не без основания к числу таких людей можно причислить и того, кто, пренебрегая индуктивным доказательством неограниченной приспособляемости, телесной и душевной, представляемой всем животным царством, не допустит для человеческой природы приспособляемости к общественной жизни, не убедившись прямо в том, что приспособление уже наступило; или более того – станет даже игнорировать очевидный факт происходящего приспособления. Здесь мы примем как неизбежный вывод из учения об органической эволюции, что наивысший тип живого существа не менее всех низших типов должен приспособиться к требованиям, возлагаемым на него обстоятельствами, а отсюда мы выведем по смыслу, что и нравственные перемены принадлежат к числу изменений, вырабатываемых этим путем.

§ 262. Известен факт, что если объядение любимой пищей причинило болезнь, то может явиться отвращение. Факт этот показывает, каким образом в области ощущений опыт устанавливает сочетания (ассоциации), влияющие на поведение. Известно также, что дом, где умерла жена или ребенок или где мы перенесли продолжительную болезнь, в такой степени сочетается с болезненными душевными состояниями, что мы его избегаем; это достаточно показывает, каков в области эмоции способ, могущий определить наши поступки при посредстве связей между душевными состояниями, создавшихся в течение нашей жизни. Когда условия жизни данного зоологического вида делают известные отношения между поведением и его последствиями привычными, то надлежащим образом связанные между собою чувствования могут стать характерными признаками этого вида. Наследственность видоизменений, причиненных привычкою, или же переживание большого числа таких особей, у которых нервные строения видоизменялись надлежащим образом, постепенно создают руководящие стремления, подстрекающие к надлежащему поведению и отбивающие охоту от ненадлежащего. Контраст между бесстрашными птицами на островах, никогда раньше не посещенных человеком, и птицами, окружающими нас и обнаруживающими страх к человеку немедленно по выходе из гнезда, служит примером таких приспособлений.

При посредстве этого процесса у низших существ развились до некоторой степени, а у человека в значительно большей мере чувства, приспособленные к общественной жизни. Насильственные действия, обыкновенно вредные для группы, в которой они случаются, часто вредны и для совершающих их особей; поэтому хотя ими достигаются известные наслаждения, однако они часто влекут за собою перевес страданий над удовольствиями. Наоборот, поведение, сдерживаемое в требуемых пределах, не вызывающее никаких враждебных страстей, благоприятствует гармоническому сотрудничеству, приносит пользу группе, а в силу этого оказывается в среднем полезным и для особей. Отсюда, при прочих равных условиях, для групп, составленных из членов, обладающих таким природным приспособлением, является стремление к переживанию и распространению.