Я смотрю ей в глаза. Она улыбается мне, и я улыбаюсь в ответ и говорю:

— Спасибо.

Если бы нам не нужно было возвращаться на работу прямо сейчас, она, вероятно, хотела бы узнать подробности. Надеюсь, что в наш следующий обеденный перерыв она забудет об этом. И причина этому не потому, что мне слишком больно, чтобы говорить об этом. Я не хочу обсуждать Мэтта Нолана, потому что я никогда не вспоминаю о нем, я не рассказываю о нем, и он не имеет ничего общего с моей жизнью в данный момент.

Джей неправильно думает по этому поводу, и теперь Анджела тоже так думает.

***

— Как вы себя чувствуете сегодня, Триша? — спрашиваю я, входя с ноутбуком в смотровую комнату, с мягкими пастельными стенами, увешанными фотографиями новорожденных и информационными плакатами о противозачаточных средствах и ЗППП.

Пациентка доктора Крейн с повышенным уровнем риска, Триша Майклсон, пришла на прием на тридцать седьмой неделе беременности. Это женщина, лет сорока, с миленьким личиком и светлыми волосами до плеч. Она ждет осмотра, положив руку на огромный живот, а другой рукой придерживает накидку, завернутую от талии до колен.

— О, просто прекрасно, — отвечает она с легким сарказмом, пока я закрываю за собой дверь.

Я сочувственно улыбаюсь ей, прежде чем установить компьютер на столе.

— Последние несколько недель очень сложные, но у вас практически все позади.

— Я знаю, — говорит она, пока я изучаю ее карту, попутно вытаскивая пару латексных перчаток из коробки на столе.

— Он почти не брыкается сегодня. Приятно немного отдохнуть от этого. и все же, он сидел на моем мочевом пузыре все время...

— Да, у ребенка остается все меньше места, чтобы двигаться, так что если он начинает двигаться немного меньше, это совершенно нормально, — я успокаиваю ее, просматривая данные, которые записала медсестра доктора Крейн, Эмили. Вес Триши, артериальное давление, температура и анализ мочи выглядят прекрасно.

Натянув перчатки, я мысленно вспоминаю, что необходимо делать в тридцать семь недель пренатального обследования: измерить высоту дна матки, прослушать сердцебиение, оценить положение ребенка, выполнить гинекологический осмотр, чтобы проверить шейку матки пациентки и взять мазки для проверки на наличие стрептококков. Все просто. Ее возраст является единственной причиной, почему Триша считается пациентом группы риска, но до сих пор ее беременность протекала без осложнений.

У меня нет диплома акушера, и я недавно работаю в гинекологии. Ничего не имея против акушерства в общем, ведь я целый год проработала в этой сфере и получила очень полезный опыт, но у меня нет никакого интереса к работе, где я в любой момент дня и ночи должна быть готова к вызову на роды. Я хочу, выходя с работы, наслаждаться свободным временем.

— Хорошо, — Поддерживая Тришу под локоть, я помогаю ей разместиться на кушетке.

— В прошлый раз доктор Крейн говорила что-то о стимуляции, — говорит она, пока я поднимаю ее черную рубашку вверх. — Она настаивала на этом.

Измеряя обхват живота, я стискиваю зубы, обдумывая ответ. Я бы просто попросила ее не обращать внимания на запугивания доктора Крейн, которая торопит события без всякой причины, кроме риска прерывания ее теннисных матчей в выходные.

Так как это не мое дело, давать такие советы, и я пожалею, если вмешаюсь, то говорю Трише тоном, который, я надеюсь, звучит убедительно, — Да, она любит перестраховываться, особенно с пациентами с высоким риском. Я уверена, что она будет предлагать это и на следующей неделе.

После всех измерений я беру fetal Doppler (прим. ред.: ультразвуковое устройство для обнаружения и мониторинга сердцебиения плода у беременной женщины), выжимаю гель для УЗИ и помещаю зонд прямо посередине живота. Медленно начинаю водить его вверх к ее пупку и по сторонам, ища сердцебиение. Все, что я слышу, это свистящий статический шум. Я перемещаю зонд, но до сих пор ничего не слышно — ни звука кровотока, ни свистящего плацентарного звука. Сердцебиения нет.

Мое собственное сердце болезненно замирает. Нет, это не то. Я просто делаю что-то неправильно. Однозначно.

Я смотрю на лицо Триши. Она наблюдает за мной. Ее глаза округляются, во взгляде повисают невысказанные вопросы. В груди защемило. Я заставляю себя улыбнуться, надеясь, что улыбка получилась достаточно реалистичной.

— Допплер не улавливает сердцебиение, — говорю я ей, надеясь, нет, молясь, что мой голос не в коей мере не отражает панику, которая сейчас бушует во мне. — Значит надо проверить аппарат УЗИ на исправность.

Триша молча кивает, все еще широко распахнув глаза. Страх в ее взгляде, но и доверие, это доверие, которое убивает меня. Я не могу это сделать. Не сама. Мне нужно найти врача. Кто-то, кто знает, как справиться с этим, потому что я не могу.

— Давайте подождем еще несколько минут, — говорю я Трише. — Идите, присядьте и подождите там, хорошо? Я не увидела результаты анализа мочи в карточке, так что собираюсь пойти и найти его. Я скоро вернусь.

Она кивает. Автоматически, я поглаживаю ее по руке и улыбаюсь. Потом снимаю перчатки и бросаю их в мусор, прежде чем выйти из кабинета и закрыть за собой дверь.

В ординаторской я вижу, как Анджела разговаривает с доктором Боравски. О, слава Богу! Боравски — старший врач, он спокойный и тихий человек, всегда готовый помочь и ответить на любые вопросы.

Они с Анджелой одновременно поднимают взгляд на меня. Страх, должно быть, написан у меня на лице. Я обращаюсь к врачу:

— У меня сейчас пациентка доктора Крейн из группы высокого риска. Она на тридцать седьмой неделе, и... я не могу обнаружить сердцебиение.

— Вы делали УЗИ? — Спрашивает он.

— Еще нет. Я... — Я в ужасе, и мне нужна помощь. — У меня нет опыта в этом, и я хотела бы услышать мнение опытного врача. Если вы не против.

— Хорошо, — отвечает он, собирая бумаги. — Дайте мне минуту.

Он идет по коридору, а я остаюсь с Анджелой. Сжимаю пальцами край стола и, закрыв глаза, глубоко вдыхаю. Что, черт возьми, со мной не так? Я неоднократно видела мертворождение. Это ужасное зрелище, но мне всегда удавалось сохранять хладнокровие, по крайней мере, я убеждала себя быть чертовым профессионалом.

Так почему же сейчас все по-другому?

Потому что мне никогда не приходилось самой говорить женщине, что ребенок, которого она носит, мертв. Я никогда не была ответственна в такой ситуации раньше. И Триша даже не моя пациентка, но я все же подвела ее. Оставила ее одну. Она, вероятно, в ужасе, сходит с ума от беспокойства.

Я даже не знаю, смогу ли я вернуться туда.

— Эй, — говорит Анджела, я открываю глаза и встречаюсь с ней взглядом. Она смотрит на меня с серьезным выражением, склонив голову набок. Слезы бегут по моим щекам.

Сжав мою руку, Анджела говорит тихим, успокаивающим тоном:

— Иди. Иди туда и держи ее за руку. Ты сможешь сделать это.

Я с трудом сглатываю. Киваю в ответ. И делаю то, что она говорит.

Глава 11

Джей

Я просыпаюсь, когда солнце уже садится, открываю глаза и вижу свою квартиру в сером, мутном свете закатного солнца. У меня раскалывается голова. Я пользуюсь берушами, что создает ощущение отключения от внешнего мира.

Иногда я представляю себя через двадцать лет, все еще работающим в ночную смену в больнице и, все также, ненавидящего эту работу.

На самом деле я планировал свою жизнь немного по-другому. Работа в лагерях по оказанию помощи состоит из одной рутины. Но я, хотя бы, не буду иметь дело с людьми, которые требуют выписать им антибиотики всякий раз, когда у них насморк.

Перевернувшись на спину, я потягиваюсь и зеваю. У меня сегодня вечером выходной, что радует. Дневной сон не самое худшее из того, что может быть; двухнедельные переходы между дневными и ночными сменами — вот, что ужасно.