– Вот же твари! – доносится с кухни сквозь грохот посуды. – Совсем совесть потеряли! Нет, ну какая дрянь!

На ходу стягивая с себя пальто, иду в кухню. Как бы тётка не кинула в меня сковородой… Кто знает, может, именно я сегодня вдруг стала для неё дрянью.

Мы отчего-то никогда не ценим ближних своих, обладающих мягким характером и ровным голосом. Они кажутся нам не то, чтобы не авторитетными, скорее – не устрашающими. Близнецы гораздо послушнее, когда в доме есть отец: он и прикрикнуть может, и подзатыльник отвесить, а иногда – в случаях бунтарства в особо крупных размерах – даже берётся за ремень. Физического превосходства опасается каждый, чтобы понять превосходство интеллектуальное и нравственное, требуется время, и относятся к нему по-разному. К превосходству, я имею в виду, а не ко времени. Между тем, терпение этого человека может внезапно оказаться не безграничным и оборваться ровно в тот момент, когда вы сядете за стол, не вымыв рук.

Именно поэтому я чрезвычайно осторожна и бдительна, когда оказываюсь перед кухонным порогом.

– Всё в порядке? – спрашиваю я, будучи абсолютно уверенной, что ничего не в порядке.

Кухня, тем не менее, выглядит нормально. Тётка оборачивается: она несколько раскраснелась, в руках у неё пластиковый кувшин под молоко и пустая бутыль из-под масла; шкафчики с посудой разинули двери.

– Алиса, – пытается тепло улыбнуться мне тётка, одновременно закрывая шкафы, – ты уже вернулась? Аккуратнее, не заходи на кухню: у меня тут бутылка с маслом лопнула.

И я действительно вижу на кухонном кафеле глянцевую маслянистую лужу.

Лужи, позвольте, на пустом месте не образуются, равно как и бутылки не лопаются сами по себе. Её можно ронять на пол, можно наполнять песком и использовать, как гантель, можно сминать, можно бросать в огонь – она и тогда просто сморщится и ни за что не лопнет. Если бы пластик разваливался от малейшего к нему прикосновения, мир не говорил бы всё время ни о каких экологических катастрофах. Но пластик делается на века! Археологи будущего, найдя наши свалки, брошенные города и останки всякой животной мелочи, вроде черепах, застрявших в упаковке от пива, останутся уверены, что в наше время пластик был частью каждого уважающего себя живого организма и предназначался для защиты от злых духов и привлечении особей противоположного пола – археологи и историки почему-то поголовно уверены, что люди прошлого нуждались только в охране и оргазме, и я не вижу причин, по которым будущие поколения не станут думать так же о нас.

Однако я отвлеклась. Это злосчастное масло будто скалится мне с пола, говоря, что я ну никак не могу проигнорировать и его тоже, что мне придётся либо отправится на бал к Сатане, либо сойти с ума – иного выхода нет. Я тем более убеждаюсь, что это очередное Знамение, потому что тётку мою зовут именно Анной. И, по правде говоря, это уже совсем не смешно.

– Вам помочь? – произношу я. Губы у меня одеревенели, ноги стали ватными.

– Нет, – заверяет меня тётка, – я сама уберу.

Но я всё равно вешаю пальто на спинку ближайшего стула и иду за тряпкой. Мне очень не по себе от происходящего: такие, казалось бы, бытовые мелочи случаются всё время и на деле ни у кого не должны ассоциироваться с дьявольщиной. Ладно ещё козлы и чёрные кошки! А скажи я кому сто лет назад, что моя тётка разлила масло, потому что на землю явился Дьявол, меня бы сочли сумасшедшей. В принципе, даже без упоминания масла это прозвучало бы как бред, а уж с маслом и вовсе угрожало бы клеймом «неизлечимо».

– Покажись, – говорю я, с трудом скрывая злость, – и объясни, зачем ты всё это делаешь.

В надежде получить ответ таращусь в зеркало: где ещё появиться Лукавому и его прихвостням, как не в зеркале? Зеркала пугают и завораживают, отражения в них живут своей собственной жизнью и подходят к зеркалу лишь тогда, когда сами этого хотят. Не раз замечала, что в одном и том же зеркале при одном и том же освещении я кажусь себе десятком разных людей: у каждого своя история, свой взгляд на ситуацию. Мы собираемся все вместе и делимся переживаниями, накопленными за последние часы. Мы делаем это безмолвно: зеркала не пропускают звуков, зато прекрасно проводят потоки сознания – мы сплетаемся в единое целое, а потом расплетаемся и, унося на себе частички других реальностей, расходимся по своим зазеркальям. Самое приятное в таком обмене личной информацией то, что даже если зазеркальная я разболтаю что-то, на мне настоящей это никак не скажется.

Зеркала неодинаковы по своей проводимости: некоторые вообще на неё неспособны и на самом деле всего лишь отражают человека настоящего. Отражения эти обычно самые красивые, но задержаться возле таких зеркал не хочется: зацепиться там не за кого – и вы спешно поправляете свою причёску и уходите, уверенные в своей неотразимости, хотя на самом деле смотрели именно на отражение. Никогда не служат порталами в другие миры карманные зеркала и экраны телефонов – они слишком малы для этого. Не знаю, какого размера точно должно быть зеркало, чтобы через него можно было пообщаться с другим собой, но, согласно моей аксиоме, оно должно быть способно отразить одновременно глаза и сердце. Кроме того, место, где расположено зеркало-портал, не должно быть проходным: никакому зазеркалью не пробиться сквозь хотя бы десятки быстро убегающих отражений. Поэтому зеркала в коридорах, примерочных и общественных туалетах обычно не обладают свойствами проводников. Исключения составляют разбитые и те, перед которыми кто-нибудь умер, но от них обычно предпочитают избавляться, и лично мне ни разу не доводилось в такое смотреть.

В отчем доме лучшей проводимостью обладает метровое зеркало в моей комнате, здесь, в тёткиной квартире, это именно зеркало в ванной. Но Дьявол мне не отвечает, он не посылает даже какого-нибудь мелкого демонёнка, чтобы передать весточку: я вижу только саму себя, веснушчатую и с пушистыми волосами – совсем не пара Сатане.

– Ну и Дьявол с тобой! – ругаюсь в зеркало. Говорю это, конечно, не отражению и даже не зазеркальной себе, а непосредственно Лукавому. Может не отвечать, если не хочет, но это не значит, что он меня не слышит.

В коридоре быстро топочут маленькие босые ноги. Потом слышен грохот. Потом – плач.

Выхожу с тряпкой в руках и вижу: маленький Миша поскользнулся на разлитом масле. Трамвай, конечно, не появился и не отрезал ему голову, а Аннушка сидит рядом и пытается утешить несчастного, но всё равно вышло крайне неприятно.

***

У студентов имеется уйма причин опаздывать на пары, список их может варьироваться в зависимости от наглости обучаемого, уважения к преподавателю, курса, специальности и того, не приходится ли прослушивать этот курс повторно. Но в основном, от наглости. Если вы проспали – это ещё полбеды, а вот если после позднего пробуждения вы решаете сварить себе кофе и овсянку – нельзя же идти голодным! – принять ванну, накраситься, заехать к подруге за каким-нибудь каталогом… Словом, если вы смещаете приоритеты с учёбы на себя любимого, то это уже с некоторых сторон беда. Однако не стоит винить всех и каждого в наглости и неуважении к дисциплине: кто-то встал и даже вышел из дома вовремя, только потом всё равно застрял в пробке; у кого-то утром собаке стало плохо, а питомцев нельзя бросать на произвол судьбы, иначе сам в следующей жизни станешь больной бездомной собакой; а кто-то и сам заболел. А кто-нибудь ещё вообще не хотел приезжать на первую пару, но каким-то чудом оказался на месте слишком рано и решил не просиживать штаны в коридоре. Бывает и такое, что преподаватель сам систематически задерживается, и тогда студенты подстраиваются под него, приезжают позже или первый час степенно пьют растворимый кофе в кафетерии, и тогда, если профессора вдруг занесёт в аудиторию вовремя, он уже не будет иметь права ругать нерадивых и непунктуальных студентов. Хотя многие этим принципом пренебрегают и берутся судить других по своду законов, которым сами не следуют – жалкие люди, не заслуживающие на деле ни крупицы уважения, проще говоря, самодуры. Увы, все сферы жизни просто пронизаны ими, как рокфор плесенью.