– Ты уже восемь дней у нас стажируешься. Тебе нравится?
Вообще-то, на этот вопрос ответа у Алисы нет: во всём есть что-то хорошее и что-то плохое, и ей, конечно, нравится только хорошее. А как относиться к тому, что зарплата оказалась в два раза меньше, чем в объявлении? А к тому, что пряниками с ней не делятся? Непонятно…
Однако работа Алисе очень нужна: она хочет съехать наконец от грозного дяди и шумных близнецов, хочет завести собаку… Да мало ли что можно завести, если у тебя есть деньги! Поэтому Алиса неуверенно кивает.
– Хорошо, – говорит Ева Павловна тоном, не предвещающим ничего хорошего. – Тебе не трудно? Ты уверена, что справляешься?
– А разве нет? – переспрашивает Алиса. Если так, почему ей не сказали раньше?
– Мне кажется, тебе тяжело, – не унимается Ева Павловна.
А какая, позвольте, Алисе разница, что там кажется Еве Павловне?
Люди идиоты и больше всего на свете любят почему-то судить о том, в чем совсем ничего не понимают. О том, что им кажется. Мужчины почему-то любят говорить о родах. Бездетные рассуждают о правильном воспитании детей; им вторят те, чьи дети курят за гаражами, заводят собственных детей уже в восьмом классе, причиняют самим себе физический вред и при всём этом не умеют варить макароны. Никогда не бывавшие за рубежом убеждают товарищей в наличии у иностранцев скверных повадок и непонятной платёжной системы. Не сталкивавшихся с суицидами и депрессией хлебом не корми – дай только написать эссе на десять страниц о причинах и мотивах. Все они уверены, что со стороны все ошибки видны отчётливее, и что их советы совершенно бесценны для желающего эти ошибки исправить. Всё это им кажется.
Если же вдаваться в этимологию, то от старославянского «казати» произошло не одно только слово «кажется», выразившее бы неуверенность Евы Павловны в своих словах, но и «сказать». Так что Ева Павловна, даже пытаясь казаться мягче, тем не менее уверенно и авторитетно заявляет Алисе: я, мол, говорю, что ты устала и не справляешься, а я старше и толще – значит, умнее.
– Если тебе не трудно, – говорит она увереннее и настойчивее, – почему ты тогда выглядишь такой уставшей и не улыбаешься?
– Я просто так выгляжу, – пытается протестовать Алиса. – И всю неделю так выглядела.
Слова эти лишние: они не только не оказывают ни малейшего влияния на Еву Павловну, но и делают Алису жалкой, по собственному мнению, в глазах руководства. Уверенный в себе, поступающий правильно человек не оправдывается – он говорит твёрдо и уверенно, не отводит взгляда, да вообще, скорее всего, прямо заявляет, что внешний вид нисколько не влияет на продуктивность.
Но обо всех этих важных вещах Алиса почему-то молчит. Наверное, ей уже всё равно: понятно, что Ева Павловна хочет её выдворить, заявив, что стажировка не пройдена, а значит, не будет оплачена, и взять новую девушку, чтобы выгнать её через неделю – это очень удобно. Ева Павловна давно уже пользуется такой схемой, и на работу ходит, как на курорт: за неё всё делают бесплатные стажёры.
– Просто так выглядишь… – повторяет она за Алисой, недовольно поджав губы. – Твой внешний вид вводит посетителей в недоумение… Боюсь, нам придётся попрощаться.
И снова слова излишни, но теперь Алиса понимает это: она молча встаёт, берёт свою сумку и идёт к выходу. Уже у самой двери она оборачивается и бросает, вспомнив о вежливости:
– До свидания.
***
«Не судите да не судимы будете» – высказывание довольно спорное. В первую очередь общественное порицание зависит от того, какое место вы занимаете в социальной иерархии относительно предполагаемого судьи и какие санкции можете по отношению к нему применить. Это относится зачастую только к тому, что высказывают вслух, потому что мысленно любой человек складывает о вас какое-никакое суждение. Чаще всего, кстати, оно почему-то не слишком лестное.
Ева Павловна однако первая взялась судить о моём внешнем виде, заявив, что он, якобы, вызывает у кого-то недоумение. Позвольте, если бы она сама не была похожа на покрытую бородавками жабу, я бы, может, и простила ей это заявление! Но всё, увы, так, как оно есть: болотное чудище остаётся сидеть в подсобке с чаем и пряниками, выползая оттуда изредка, чтобы испугать гостей и повысить продажи библии.
На самом деле, человек я слишком мягкий и неконфликтный, чтобы высказывать ей это, а кроме того, Ева Павловна имеет право выглядеть так, как она сама желает. И уж если ей захотелось прицепиться к моей внешности, то так тому и быть! Я и в самом деле её прощаю.
Сбегая по лестнице, с удивлением обнаруживаю, что совсем не расстроена, как будто это и не имело для меня никакого значения. А может, и на самом деле не имело. Жизнь представляется мне мозаикой, выложенной из миллиардов песчинок-событий. Если вглядываться пристально, можно заметить, что где-то песчинки не достаёт, а где-то деталь неподходящего цвета, но этого не видно на расстоянии, когда смотришь на картину целиком. Кроме того, песчинки обычно уложены не в один слой, и за их переплетением совсем непросто уследить – это может быть любопытно, но это неважно. Будет ли потеря этой работы иметь для меня значение через десять лет? А в конце моей жизни? Она даже сейчас не имеет…
Я вспоминаю и ту девушку, которую приняли на моё место, огненно-рыжую, с глазами-изумрудами. Не та ли это была ведьма, у которой я украла кота? А, впрочем, Дьявол наверняка вернул ей Второе Знамение… Но она здесь неспроста.
Я не много знаю о ведьмах, но твёрдо уверена в том, что они не появляются на улицах маленьких городов случайным образом. У ведьм есть свои негласные правила, кодекс. Они, например, должны зарабатывать на жизнь исключительно магией: гаданием, наведением порч, приворотами, изготовлениями амулетов и прочей ересью, так почитаемой людьми, которые до панических атак боятся самого Сатану. Ещё разрешено преподавание магических искусств и выращивание корней мандрагора на продажу – но это занятия на любителя. Представители младшего же поколения, не на шутку беспокоящиеся о судьбе своего мастерства, непопулярного, неизвестного и постепенно вымирающего, пытаются несколько модернизировать его и интегрировать волшебное сообщество в наш мир: они, впрочем, всё равно обычно выбирают работу с растениями, иногда идут в аптеки, а иногда – в книжные магазины…
Говоря совсем уж откровенно, я думаю, что ведьме там куда большее место, нежели мне самой: всё-таки в компанию болотного чудища и кикиморы она вписывается лучше.
Трамвай набит пассажирами, как шкафчик естественно выглядящей девушки – косметикой, сесть не получается; где-то впереди даже маячат ярко-рыжие волосы. Но это, наверное, не она.
Ни за что не поверю, что ведьма случайно оказалась в книжном именно в тот момент, когда решался вопрос о моём официальном трудоустройстве. Она знает, что я замечаю такие вещи и не верю в совпадения. Дьявол тоже это знает. Так что либо она решила насолить мне, потому что приревновала Второе Знамение, либо Сатана велел ведьме портить мне жизнь до тех пор, пока я не соглашусь быть королевой и не попрошу вернуть всё как было – варианта тут только два! Сама я склоняюсь к первому: при знакомстве Дьявол показался мне весьма приятной личностью, которая не стала бы пакостить кому-нибудь исподтишка. А кроме того, он существо мудрое и наверняка способен действовать тоньше, так, чтобы я не раскрыла его в первый же час.
И всё-таки надо непременно спросить его об этом при встрече. Только бы не забыть!
А забыть о такой неважной мелочи, как потерянная из-за ведьмы работа, на самом деле довольно легко. И тем это легче, чем чаще в твоей жизни появляется Сатана собственной персоной, коты, разъезжающие верхом на козлах, и мелкие бытовые неурядицы, которые, хотя и могут произойти во всяком доме, наталкивают, тем не менее, на мысль о вмешательстве из нижних сфер.
Так, первым, что я слышу, вернувшись в неродные стены, оказывается ругань тётки. Я уже говорила раньше, что тётка моя человек спокойный и сдержанный, добрейшей души и голос просто так не поднимающий, и потому неудивительно, что я пугаюсь этой перемены в её настроении: должно произойти что-то поистине страшное, чтобы эта женщина начала кричать. А она именно, что кричит.
