Матвей с Ксюшей слушали лицедействующую Свету, забывая дышать. Внутри них зрела надежда на благополучное будущее.

Света разошлась, всё больше вдохновляясь, и перечислила всех:

— Может быть, Вероника вас напугала? Или Иванка Метлушко? Знаете что: назовитесь полотенцами и запишитесь в тетрадь к Иванке, и она к вам не то, что голодных людоедов, она к вам никого не подпустит!

Дети засмеялись:

— Она так ударит по рукам, что мало не покажется!

— Кстати, Лиля Рыбка будет защищать вас, знаете с кем?

— С Адамчиком! — выдохнули дети.

— Они уже целовались! — заявила Ксюша.

— По типу ты с Матвейчиком не целовалась?

— Я?! — задохнулась Ксюша. — Пусть сначала женится! И то, я ещё посмотрю, жениться мне с ним, или нет…

Матвей проглотил обиду.

Пристал к Светке:

— А чем докажешь, что вы не захотите нас съесть? Все от голода сходят с ума, даже самые нормальные.

— Чем докажу? Что-то меня не прёт оттого, что я рожу ребёнка, а его кто-нибудь может съесть. Поэтому я буду защищать закон, по которому детей есть нельзя. Уфф… вы мне вынесли мозг… Я не так сказала. Вообще никого есть нельзя. Людей есть нельзя! Поняли? Повторите! Вованчик, ты тоже за этот закон?

— Стопудово! Вдруг кому-нибудь приглянется Светкина ляжка. Это, Матвей, не твоя костлявая Ксюша, в одной Светкиной ляжке мяса будет побольше! Я бы сам укусил, но скоро примем закон не жрать своих ближних, так что я, пожалуй, откажусь от этой идеи!

Они развеселились и вчетвером повалялись, дрыгая ногами, на холодном матрасе, пока Вован без церемоний приказал младшим валить отсюда.

— А вы что будете делать? — поинтересовался Матвей без задней мысли. Просто качественное веселье слишком быстро кончилось.

Краснокутский возмутился:

— Нет, Светлана Владимировна, ты это слышала?!

Света отмахнулась. Сказала:

— Мне нужно полечить Вованчика, он сломался, что непонятного?

— Помощь нужна? — деловито откликнулась Ксюша, вспомнив, что она начинающий доктор.

— Обойдёмся! — ответила им взрослая парочка.

Обратно в жилой корпус дети пошли, крепко держа за руки новую подружку Свету.

На востоке серебрилось очистившееся от туч небо — это за лесом восходила пока не видная из лагеря полная луна. Снег скрипел под ногами, и было светло, только за оградой сплошной стеной чернели непролазные заросли. Зуб и Пальма потрусили вдоль забора в ту сторону, где скоро должна была показаться луна: ну чисто волки. Впереди тускло желтели окна, и маленький огонёк лампы дрожал на скамейке у двери в котельную, и Алина стояла на крыльце в накинутом на плечи платке; она искала младших детей.

Ксюша попросила:

— Света, расскажи перед сном всё, что сейчас рассказывала, ещё разочек! И точно такими словами! Смешно! Из меня быстро весь страх убежал! Матвей, а из тебя?

— Из меня тоже. Мне не хотелось идти в лес. Я точно знаю, ты бы там устанавливала свои порядки.

Они с Ксюшей поссорились, не дойдя до административного корпуса, в котором мягко светились шесть окон, по два в каждой комнате, где хозяйничали люди. Сквозь целлофан на окнах виден был квадрат света в спальне: это в печи горели дрова. Лампы с соляркой горели в рабочем кабинете, и оттуда доносились голоса девушек. Мелькал огонёк и разговаривали на втором этаже в холодном пока ещё врачебном кабинете. Там Стопнога складывал ещё одну печку.

Света увидела, что Вован уходит из домика прачечной в котельную, на свой пост. И пошла к нему. Они обнялись, ища тепла друг у друга.

— Чего-то пузко не вспухает, — ощупывая её, поинтересовался Вован.

— А ты мне сделал пузко? — огрызнулась Света, сузив глаза.

— Чего?! — растерялся Вован, но, зная свою подружку, скривил рот и тоже прищурился:

— Забрехалась, значит? Цену себе набивала?

— А что, нельзя? Ну, я серьёзно предполагала сначала. Танька Гонисевская тоже предполагала… а потом уже и не предполагала… Тоже мне, великая докторша Танька. Может, у меня тогда ритмы сбились от голода. Но я всё равно всем говорю, что беременная. Мне так нравится.

Краснокутский громко расхохотался:

— А Елик думает, у него есть шанс получить свой, как он выразился, генетический экземпляр!

Вован крепко выругался в непроглядную темноту котельной, в которой только ближайшие трубы были освещены жалким огнём, трепетавшим в стеклянной банке, подвешенной за проволочный крючок на вентиль.

С выбрыками Конторович он с недавнего времени смирился. Теперь, оказывается, надо заделать этой козе собственный генетический экземпляр.

Он сказал:

— Как тебе Алинины любимчики? Хитромелкое ворьё! Ключ утянули, ничего оставить нельзя. Наш тоже такой вредный будет?

— Если в тебя удастся. Здесь крыша поедет у кого хочешь. Они сироты, телепаются между нами, как неприкаянные. Попробуй только сдохни раньше времени и оставь моих детей беззащитными. Сначала вырасти наследников, а потом помирай!

— Это ты мне говоришь, нежная подруга? Елик вырастит!

— Опять пристал с Еликом! Чего ты заводишься?

— Того, что на всех вас очередь уже расписана наперёд.

Светка приподняла голову:

— Животные!

— Не мы такие, жизнь такая… — философски вздохнул Краснокутский.

— Ладно, — миролюбиво произнесла Светка, расположившись поудобнее у него на здоровом плече. — А на Алину кто второй? И третий? — хихикнула она.

— Сейчас, рот открыл и сказал! Обойдёшься! — грубо оборвал её Краснокутский. — Наши мужские дела.

Он лежал и пытался разобраться, когда и как девушки вдруг оказались на постаменте? Вокруг каждой сложился неназванный, но чётко ощущаемый круг из нескольких парней, и ребятам уже в некоторых случаях приходится действовать с учётом этих обстоятельств. Вован замечал, как задумывался иногда Денис Голова, распределяя ребят, и понимал, что руководило им. Влад Боксёр — тот может не трепетать. Алина стерва ещё та, к ней просто так никто не рискнёт…

Лёха… Лёха — счастливый идиот…

Вован искоса глянул на сопевшую Светку. Подумал, за что ему такая дура досталась? Ну пусть бы подняла Толяна, Макса, или Славку с Жекой, или Адамчика. Их бы Вован с удовольствием отмесил. Отличный повод выяснить отношения с десятком Карнадута.

Макс с Толяном и раньше получали от Краснокутского, и мирились с этим — знали, за что получают. Толяну пора бы заново подправить рыло, потому что зарываться стал, борзой совсем. Но Светка задурила голову ещё и Елисею, а вот драться из-за бабы с хнычущим Еликом — себя не уважать.

Света повернулась, уткнувшись носом в ухо Вовану, накрыла его рукой. Мягкая и тёплая, разоспалась, доверчиво прильнув к нему.

«Дура не дура, а сиськи — лучше не бывает, завидуйте. И вообще: моя!»

Хроники Лилии Цыбульской. Страшно!

Я, Лилия Цыбульская, дописываю Хроники по просьбе Алины Анатольевны. Потому что Наста отказалась открывать эту тетрадь. Она больше не будет писать историю нашего племени. Она сказала, что всего, что она считала своим, больше не существует, и семьи больше нет. У неё глубокая депрессия. Мы стараемся не оставлять её одну. Но Хроники нужно продолжать. И я доскажу до конца, что было со мной и Настой Дашкевич.

Мы через ограду спустили лыжи по крутизне, а когда обходной тропой пришли на берег, там их и подобрали. Мы встали на лыжи, сунув ноги в холоднющие твёрдые лыжные ботинки, немного поскользили вдоль реки, вроде бы, получилось. Палки с флажками мы заготовили в лагере. Готовые флажки лежали в костюмерной, ими украшали балконы на родительский день. Мы хорошо знали начало ледяного моста, но на реке — не в лесу, вокруг мело и крутило снег, дул пронзительный ветер. Чтобы не сойти с прямой, мы додумались ставить вешки так, чтобы последняя заслоняла все предыдущие. Мы радовались, что скоро станем находчивые, как Алина.

Когда мы перешли реку, оказалось, нашего высокого берега совсем не видно и вообще ничего не разглядеть. Какие мы глупые! Как не заблудиться? А мы ещё хотели пройти вдоль реки и там оставить метки… Наши вешки, наверное, упали. Их не было видно, ни одной. Мы с Настой боялись сдвинуться в сторону, чтобы не потерять из виду лыжный след. Ветер выл и перегонял снег, засыпая лыжню. Нужно было немедленно возвращаться! Если бы знала Алина!..