А потом нас занесло сюда.
И каждый день я чувствую, что нужна со своей биологией-анатомией, ну просто очень необходима, иногда столько пациентов — хоть разорвись. Пашка думает точно так, и мы с ним обучаем Ксюшу. Жаль, она ещё маленькая, но пусть привыкает к врачебному делу. Матвея надо бы приобщить к нашему медицинскому хозяйству, но он тянется к охотникам.
Они шли вдоль реки в молчании.
— Таня, какая жизнь непростая! — после долгой паузы сказала Алина. — А ведь ты самая благополучная девочка.
Вздохнула:
— Как ты думаешь, мы в аду?
— Нет, что вы! — горячо перебила её Таня. — Нам дали шанс выйти из той реальности, не умирая. А по-другому, видимо, не получалось. Как у Светки Конторович, я же давно её наблюдаю, ну, вы понимаете, как врач наблюдаю. Знаете её историю?
— Откуда мне знать? — вздохнула Алина.
— А я знаю. И теперь смотрю на Краснокутского другими глазами.
Я понимаю, что вы с Вованом в противостоянии, но он сложнее, чем кажется, и не испорченный человек. Он Светку спас. У Светы есть брат — старший сын мамы, ребёнок от первого мужа. Он нашу Светку держал за секс-рабыню, а она понимала, что деваться из дому некуда, этот урод ездил на заработки, матери денежки подкидывал, она его боготворила и Светке в лучшем случае заткнула бы рот, и всё. Светку мать не любила, обзывала лахудрой, лентяйкой и по-всякому. Однажды Светка с горя напилась. Украла в доме спиртное, и напилась, и сбежала в компанию Вована, прямо с недопитой бутылкой, и всё Вовану рассказала. Вован был в десятом классе, но он всегда был мужик, он Светку пожалел, в беде не бросил. Он с Толяном Филоненко подкараулил этого брата и пугнул его хорошенько. Света сказала, урод как уехал на заработки, так почти год не показывался. Ну, у неё закрутилось с Вованом. Они постоянно ссорятся и ерунду творят, но Вован всё равно к Свете неравнодушен. Всё равно, он её любит, просто такая странная у них любовь, не по-детски…
— Получается, Света Конторович не хочет назад?
— Да никто, кроме Елика, богатенького сыночка, не хочет назад, и Света тоже!
Мы разговаривали с ней об этом. Она вся была в напряжении — вдруг вернётся брат, и снова за своё. Не бежать же Свете к Краснокутскому в квартиру?
— Но ведь ей рожать придётся здесь…
— Я врач, я обязана успокоить пациентку, внушить ей уверенность. Я — только так. Или мне надеяться, что завтра нас отсюда вытащат, сложить руки и ничего не делать? Не будет этого. Справимся своими силами и организмами!
Алина Анатольевна, это испытание, и многие согласны, что это испытание. И есть у всего, что с нами происходит, какая-то высшая цель, нас словно готовят к чему-то.
— К чему готовят? Готовят для особой миссии? Переплавляют, закаляют в трудностях, как солдат?
Таня вздрогнула.
— Я подумаю над вашими словами, Алина Анатольевна. Ваша очередь рассказывать. Сегодня у нас вечер воспоминаний.
Алина хмыкнула:
— Исповедуемся ещё Елисею, получим отпущение грехов, и дальше пойдём налегке. Только нечего мне рассказывать.
— Вы не запирайтесь, как вы умеете.
— Поступила в университет на художественно-графическое отделение, плюс декоративное творчество. Но в детстве я хотела быть учёным-физиком. Астронавтом хотела быть, или изобретателем, который создаёт космические корабли, умный дом и всё сверхтехнологичное. И немного хотела быть писателем, но это оставляла на старость, когда будет богатый жизненный опыт.
— У вас желания были не девчонские.
Алина согласилась.
— Естественно, я не такая высокоинтеллектуальная, чтобы стать учёным, да и с астронавтикой промахнулась, до ближайшего космодрома далековато… Ещё я очень любила историю. Вообще, много чего любила: шить наряды, любила музыку, танцы. Играла на аккордеоне до умопомрачения, забывая о времени, но с танцами не получилось, не умею, деревянная я. А теперь уже и не научусь. Так что, если рассуждать о личностном росте, здесь его не будет. А высший смысл тоже пока не просматривается…
— Про рисование вы и не вспомнили.
— Потому что рисовать — это естественно. Ты просто отпускаешь себя, словно покидаешь тело, свободно созерцаешь натуру с разных сторон: спереди, сзади, слева, справа, насквозь… На занятиях я вставала и ходила вокруг натюрморта или натурщика. В группе привыкли, что я такая. На самом деле, я ходила, чтобы хоть как-то объяснить самой себе, почему я вижу, как сканер: сразу объёмно и в связи с другими предметами. Преподаватели приводили в пример мои рисунки, мол, безупречная композиция, прочувствован объём… Огорчались, что по живописи я отстаю. А в живописи я чудила, цветоведение для меня не было догмой, я составляла палитру и накладывала цвет, как хотела, и веселилась. Теперь вспоминаю: много хорошего у меня связано с учёбой по специальности. Но я так и не полюбила рисование…
— Вы избыточно талантливая! — заметила проницательная Танюшка. — У вас так и с эмоциями — временами вы их просто выплёскиваете. А как вы к нам в школу попали?
— Первого сентября разбились в автокатастрофе мама и папа. Их едва спасли. У меня только начался четвёртый курс, мне позвонили прямо на занятия. Я пошла в деканат писать заявление: бросаю учёбу, еду ухаживать за больными родителями. Декан, старый-старый, седой, говорит: «Детка, поверь мне, пока все помнят про твоё горе, все пойдут навстречу. Но бросишь учёбу — тут же забудут, и не восстановишься, сейчас же всё денег стоит, и немалых. Послушай меня, немедленно поезжай домой, побудь с родителями, здесь я тебя прикрою. Ищи работу рядом с домом — переведём тебя на заочное отделение, выучим. У тебя ещё вся жизнь впереди. Не бросай профессию!» Я вернулась домой. Меня взяли на полставки в вашу школу. А я хотела сбежать от этого внезапного счастья, из школы сбежать.
— Почему? — удивилась Гонисевская, — вы такая вся к людям обращённая, внимательная!
— Признаться честно?
— Честно.
— Школа мне мешала. Я ухаживала за двумя больными людьми и, когда вела урок, не понимала — зачем я здесь? Что я здесь делаю? Зачем распинаюсь перед равнодушными и избалованными малолетками? Это не стоило тех усилий, которые я вкладывала, чтобы они хотя бы делали вид, что учатся. Дома ждали мама и папа, несчастные, изувеченные, и ждало моё увлечение — я сочиняла, чтобы не сойти с ума, это была единственная дверь из реальности, а сбежать хотелось порой до крика. Это очень тяжело, когда самые любимые люди теряют себя, и ты понимаешь, что лучше им уже не будет, будет только хуже… А ведь вчера они были красивые и полные сил, строили планы….
А в школе… В школе я предлагала никому не нужный товар — знания. И когда умер сначала папа, а через месяц, от тоски, мама, я всё думала, что не справилась, потому что бросала их, в школу уходила, уроки вела. Директор заставляла меня в самодеятельности участвовать, мол, плясать на сцене больше некому…
— А говорите, не умеете плясать… Всё прошло, не надо расстраиваться, Алиночка! — утешила её Таня Гонисевская, приобняла и поскулила чуть-чуть, из сочувствия.
— Алиночка, вы не представляете, как мы любили черчение. Вы каждый урок вели, как будто он для нас жизненно важный. И мы тянулись к вам. Всё искали вашу страничку в соцсетях, но вас нигде не было. Мы думали, вы замужем, фамилию сменили. В городе тоже вас не встречали. Когда узнали, что черчение только один год, и в десятом классе больше не увидимся, расстроились. Завучу написали в анкете, что лучшая учительница школы — Алина Анатольевна Зборовская.
— Да? На педсовете он не говорил об этом ни слова… Впрочем, весь педколлектив знал, кого завуч хочет видеть лучшим учителем. О какой ерунде я вспоминаю… Тебе не кажется, что та жизнь была ненастоящей?
— Кажется. Здесь всё честно.
— Ты права, здесь всё честно. Трудно, на пределе сил, зло и яростно, но честно. А там… Я страшный человек, Таня, я позволяла себе страшные вещи. Бездельников не любила, дураков и хитрецов — тоже. А это непедагогично. Уважала только детей, которые не разменивались по пустякам. Ты, Танюша, мне очень нравилась, и весь ваш 'А' класс. Вы были деловитые, с правильным отношением к отпущенному времени: вы брали знания, как берут нужный продукт, осознанно. Влада Карнадута помню. Он приходил на факультатив и отрабатывал все темы. А вот уроки часто пропускал. Я думала, он болеет, но его классная сказала: 'Что вы, он профессионально занимается боксом!' И я пригляделась к его полудетским тонким рукам, и удивилась: как такой долговязый — и мастер спорта?
