Алина вернулась к корпусам.
Размышляя об увиденном, она осмотрела столовую, вспомнила про погреб овощехранилища, решила заглянуть и туда… Волосы Алины встали дыбом, когда она обнаружила на холодном цементном полу пустого овощехранилища мёртвого истопника. Но Женя сказал, что Павловича похоронили… Что всё это значит?! Теперь ей придётся выйти за ограду и проверить могилу, о которой говорил Бизонич. Или ребята человека живым сюда затащили?
Нет, не может такого быть…
Она ни за что не поверит… Конечно, больной и слабый человек в племени, лишний рот, но… Влад и Женька — они не такие… Нет!
За этим что-то кроется… Зачем, зачем они оставили труп?!
Алина вышла наружу, тщательно прикрыв дверь в подвал. В небе среди привычной плотной облачности наметилась тонкая полоса голубого чистого неба, над «северным температурным следом». Это было необычное и грозное явление.
Алина позвала с собой Пальму и пролезла под воротами, точно так, как вошла на территорию лагеря три дня назад. Выпрямилась, переждала, пока чуть успокоится сильная боль в простуженной и пусто звеневшей голове, чихнула, и осторожно двинулась по едва заметной тропке, оставленной ребятами. Других тропинок здесь не было. Она размышляла, что ребята не стали бы далеко уходить, чтобы выкопать погребальные ямы. Значит, где-то совсем рядом нашли пятачок мягкой земли, там и копали…
Впереди в зарослях завозились, заскулили. Она увидела открытую яму, и волчонка на её дне. Волчонок пытался выбраться, но песчаные края осыпались под его лапами, и у него ничего не выходило. Это был странный альбинос, и он поднял красивую светлую мордочку, смотрел снизу вверх на Алину, на рычащую собаку рядом с ней, вжимаясь в стенки ямы от страха.
Алина разглядывала зверёныша, самочку, и представила упряжку ездовых собак, тянущих сани охотников, и поняла, что волчонка упустить нельзя. Но и брать голыми руками тоже опасно: эта девочка была старше Зуба, к тому же дикарка. Алина оглянулась и подумала, что волки могут наблюдать за ней. На Пальме шерсть стояла дыбом, но волновалась собака только в сторону ямы. Тогда Алина, осмотрев, сколько могла, густые заросли, быстро, пятясь, перебежала в лагерь, а там подготовилась как следует для новой вылазки.
От незалеченной простуды у неё ломило кости и раскалывалась голова, чувствовалось, что снова поднимается температура, и ей бы сейчас отлежаться в тепле, да только, наоборот, пришлось идти на всякие ухищрения, чтобы заманить в пластиковую корзину для белья голодного волчонка, затем спуститься в яму и вытянуть корзину наверх. Она первым делом закрутила крышку корзины куском шпагата, чтобы клетка не открылась, так и волокла скулящую пленницу в котельную. Совсем обессиленная, Алина решила не выпускать волчонка из клетки, пусть сидит, не пропадёт же там? Просунула волчонку обрезок мяса и воду в пенале, для чего ей пришлось расковырять ножом пластиковые дырки в задней стенке корзины. Затем проверила давление в работающем отопительном котле, поставила чайник на оборудованную бывшим истопником прямо здесь, на котле, конфорку. И, перекусив двумя черпаками вчерашнего супа и напившись чаю, проспала, как убитая, до вечера. Ожидать людей из деревни следовало не раньше, чем через сутки, на закате следующего дня.
Глава пятая. Волк
Алина проснулась внезапно, как от толчка, и вскочила на постели. Вокруг, и внутри котельной, и снаружи, сгустилась непроглядная тьма. Выл ветер, дьявольски шумел лес и скрипели старые сосны в лагере, а в чаще кто-то двигался, и басовито взлаяла отважная Пальма, оставленная до ночи в будке под стеной котельной.
Алина загнала страх глубоко внутрь и лихорадочно соображала, что делать; приоткрыла дверь и поманила собаку, предлагая ей укрытие от неведомой лесной опасности. Но Пальма продолжала лаять, стоя на крыльце.
Алина торопливо зажгла от котла самодельный переносной фонарь — ещё одно наследство истопника. Потом она услышала человеческие крики, и кто-то свистом позвал Пальму.
«Алин, открывай калитку!» — кричал Жека Бизон.
Страх отступил; Алина метнулась обратно в котельную. Нашарила ключи от ворот и калитки, объединённые массивной цепочкой, и побежала открывать. Но парни не дождались её, возились у хозяйственных ворот в тридцати метрах правее — разглядеть что-нибудь в здешней чернильно-чёрной ночи было невозможно. Алина подбежала к ним и увидела в неровном свете фонаря Жеку и Диму Сивицкого, помогавших идти Боксёру. Все втроём задыхались от напряжения.
Далеко в лесу, в том направлении, откуда они пришли, раздался волчий вой.
Парни торопливо вошли в котельную и впустили собаку. Пальма метнулась в угол, где была корзина с отловленным волчонком, рычала там, принюхивалась, и волчонок шевелился и беспокойно скулил и тявкал в своей тесной тюрьме.
Жека Бизон отчитался Алине, склонившейся над раненым Боксёром:
— Мы вернулись.
— Остальные живы?
— Что с ними сделается: переправились и ушли в деревню.
— А вы?
— Мы прошли до Большой реки и обратно, — отозвался Боксёр, стараясь крепиться.
Виду него был ужасный. Кровоточили длинные и глубокие царапины на горле и левой щеке, левая рука искусана, и сейчас он с помощью Алины осторожно освобождал эту руку от одежды, а Жека Бизон стоял над ними с фонарём, изучающе разглядывал раны на теле друга и хмурился.
Сивицкий в дальнем углу сидел на корточках над корзиной с волчонком.
Оттуда донёсся его удивлённый голос:
— Ну вы даёте! Как вы волчишку поймали?!
— Действительно, как? — озадачились Жека и Влад, глядя на Алину.
Алина обмакивала лоскут в воду и проигнорировала их вопрос. Вместо этого категорично потребовала выдать ей спирт: водку, коньяк. Что припрятали, то и выдать.
Десятники слабо поупирались, но сдались под напором обстоятельств, и Жеке пришлось вскрыть тайник.
Алина обмыла и обработала спиртом раны Боксёру.
Оглянулась — не видят ли их Жека и Дима, — мягко поцеловала Влада в лоб, пригладила спутанные тёмные волосы и поправила на нём одеяло.
— Спасибо! — сказал Боксёр. — Вообще-то положено награждать за каждую боевую рану по отдельности. Но так тоже хорошо.
Алина спросила:
— Волки?
Влад закрыл и открыл глаза.
— По-моему, у меня ребро сломано. И это… Жеку мне позови, а сама уйди, не подсматривай.
Алина повиновалась.
Жека возился с больным. Волк цапнул когтем задней ноги Боксёра пониже спины, справа и ниже крестца. И эту рану Боксёр показывать не хотел.
Дима Сивицкий рассказал, что случилось на обратном пути в лагерь.
Карнадут, шедший последним, делал зарубки на деревьях острым ножом. Внезапно он насторожился и потрусил догонять друзей, и вот в этот момент Карнадуту на спину прыгнул волк. Спасла парня лодка в заплечном мешке, закрывавшем шею.
Запрыгнув ему на спину, волк клацнул челюстями над ухом, когтями порвал щеку и кожу на горле, задней лапой вспорол ткань штанов. Падая, Боксёр успел выставить левую руку локтем вперёд между собой и зверем, и его предплечье оказалось в захвате волчьих челюстей.
Хладнокровие парня не подвело, или везение — Боксёр блокировал напавшего самца, даже не пытаясь вытянуть руку из его пасти, а у гривастого белого волка не хватало мощи перекусить человеку предплечье под слоями стёганой тёплой куртки, шитой из лоскутов, скреплённых друг с другом частыми машинными швами, толстыми и грубыми, как коллагеновые рубцы. Правой рукой Влад оттягивал верхнюю челюсть зверя назад.
Рядом посуетился и упал на землю Дима, а Жека встретил второго хищника ударом в брюхо длинной острой заточкой; заточками в деревне орудовали ловко, управляться с этим подобием шпаг парней быстро научила суровая жизнь. Заточка пронзила зверя насквозь и вышла из-под ребра волчицы, и белая зверюга, облившись кровью, свалилась на землю рядом с Димой. Оказывается, Сивицкий тряс перед носом волка, навалившегося на Боксёра, своим шарфом — «проверял на флажок», как пояснил он Алине, сидя в безопасной котельной. Но про то, что растянулся на земле и верещал от страха, Сивицкий умолчал. Жека метнулся к Карнадуту и вонзил заточку в белого самца. Одновременно Карнадут свернул пасть зверю. Он выкатился из-под умирающего волка и первое время в пути не чувствовал боли, только лихорадка боя не покидала его. Они продолжали идти в лагерь. Впереди ждала самая трудная половина пути, но возвращаться к реке удобной тропой — значило рисковать. Они не были уверены, что волк в прыжке не повредил когтем оболочку лодки, тогда о переправе и думать нечего. К тому же, обстановка в деревне была непонятная. Владу становилось хуже, его начало лихорадить. Последние пару километров им пришлось идти в быстро сгущавшихся сумерках, и когда они решили, что сбились с тропы в темноте, Жека свистом и криком позвал Пальму, собака услышала, отозвалась, и путники двинули на собачий брех.
