– Ох ты горе то какое! Опять галлы мне зрительную трубу уничтожили! – вздохнул устало адмирал.

– Не волнуйтесь Павел Степанович, случайно получилось, я вздрогнул с непривычки и рука дернулась…

– Да черт с ней со стекляшкой, у меня благодаря адмиралтейству целый запас! – и обращаясь к адъютанту адмирал добавил, – Голубчик да хватит вам кадить этой гадостью, не иначе на ваш дым французы и целятся. Потрудитесь сходить до командира батареи Керна за новой зрительной трубой.

Адьютант убежал исполнять поручение и возле амбразуры теперь остались только двое: адмирал и его новый знакомый. Никто и ничто теперь не мешало их приватной беседе.

– Стоит ли Павел Степанович гонять его за трубой? – возразил князь М.

– Да уж нет мой сударь, что-то они там затевают не могу никак понять? – адмирал продолжил всматриваться в отдаленные позиции.

Он не сразу заметил, что князь бесшумно отступил на шаг и теперь находиться сбоку и немного впереди, холеная рука заложена за борт шинели. Со стороны французских окопов снова захлопали выстрелы и тут князь вдруг отскочил еще на шаг в сторону и в руке его появился какой-то предмет… Это последнее, что увидел в своей жизни боковым зрением Павел Степанович, на секунду оторвавшись от наблюдения за противником. В его голове словно взорвался фугас, красная вспышка и темнота безмолвия поглотила последние мысли.

– Адмирала убили-и-и-и!!! А-а-а!!! – пронеслось над Малаховым курганом, у каждого кто услышал этот крик кровь застыла в жилах. Десятки оказавшихся поблизости людей кинулись к злосчастной амбразуре наблюдательного пункта, где на руках у безутешного князя М умирал Нахимов.

Сделав перевязку, его понесли на простых солдатских носилках в Аполлонову балку, а отсюда отправили в паровой шлюпке на Северную сторону. Всю дорогу он глядел в синее небо и что-то шептал. В госпитальном бараке вновь лишился чувств. Нечего и говорить о том, что у постели тяжелораненого собрались все врачи гарнизона. На следующий день страдальцу стало как будто лучше. Он шевелился, рукой дотрагивался до повязки на голове. Ему в этом препятствовали. "Эх, Боже мой, что за вздор… князь…!" – произнес Павел Степанович. То были единственные слова, разобранные окружающими. 30-го июня утром адмирала Нахимова не стало.

Крымский историк В. П. Дюличев такими словами описывает похороны Нахимова: "От дома до самой церкви стояли в два ряда защитники Севастополя, взяв ружья в караул. Огромная толпа сопровождала прах героя. Никто не боялся ни вражеских ракет, ни артиллерийского обстрела. Да и не стреляли сегодня ни французы, ни англичане. Лазутчики и перебежчики безусловно доложили им, в чём дело. В те времена умели ценить отвагу и благородное рвение, хотя бы и со стороны противника. Грянула военная музыка полный поход, грянули прощальные салюты пушек, корабли приспустили флаги до середины мачт. И вдруг кто-то заметил: флаги ползут и на кораблях противников, на пароходофрегатах несущих блокадный дозор! А другой, выхватив подзорную трубу из рук замешкавшегося матроса, увидел: офицеры-англичане, сбившись в кучу на палубе, сняли фуражки, склонили головы…"

Во втором часу дня баркас, буксируемый паровой шлюпкой, привез тело Нахимова с Северной стороны на Графскую пристань. Море было неспокойно и подбрасывало баркас. На корме стоял пожилой священник с крестом. Народ без шапок толпился у пристани, особенно много собралось моряков. Тело доставили в дом адмирала, там же и отслужили панихиду. Покойного покрыли флагом с корабля "Императрица Мария" в память Синопского боя. Полотнище было в нескольких местах пробито ядрами и картечами. Один за другим стали входить в комнату матросы, солдаты, адмиралы, офицеры и множество дам, нарушивших этим запрещение покойного являться на Южную. Почти все женщины плакали. Этот день адмирал лежал на столе как живой. Но на другой день его положили в гроб, и лицо пришлось закрыть покрывалом. В головах утвердили три флага, андреевский и два государственных. Картинки – портрет Лазарева и изображение корабля "Крейсер в бурю" оставили на стенах.

Вынесли гроб – несли Горчаков, Остен-Сакен, Бутаков и известный уже читателям князь М, как личный представитель императора. Батальон модлинского полка и моряки были выстроены вдоль улицы почетным караулом. При появлении гроба барабаны загремели полный поход. Корабль "Великий князь Константин" стал салютовать пушечными залпами. Послышались три ружейных залпа, Нахимова положили близ соратников, подле Лазарева, Корнилова и Истомина. Люди рыдая, бросали горсти земли в могилу. Едва разошлись толпы, как вражеский обстрел возобновился и в бухту снова стали падать неприятельские бомбы.

За день до большой трагедии в Севастополе чуть было не случилась маленькая, из разряда тех что на войне обыкновенны. Костя Станюкович возвращался с позиций домой, обычно он выполнял роль курьера при отце и разносил записки и передавал устные распоряжения, но сегодня на Малаховом кургане завязалась серьезная артиллерийская перестрелка и его защитники прогнали парнишку прочь. Путь пролегал через пояс разрушенных постоянными обстрелами обывательских домов в пригороде. Жители давно покинули свои пострадавшие от ядер и бомб жилища и теперь здесь хозяйничали только крысы, да бродячие собаки. Костя остановился на минутку, соблазнившись большим красным яблоком, одиноко свисавшим на ветке старой яблони и эта задержка спасла ему жизнь. Едва он вонзил молодые зубы в сочную мякоть плода, как его чуткий слух уловил столь знакомый и ставший уже привычным мягкий щелчок взводимого курка. Каким-то шестым чувством мальчик понял, что там в глубине черного проема окна во дворе напротив притаилась смерть. Не то что бы боялся пуль или снарядов, к шальным кускам металла носившимся в воздухе и иногда поражавшим людей в городе все уже давно привыкли. Но здесь было другое – за ним охотились… Там на бастионах все было проще, солдаты обеих сторон не испытывали ненависти к друг другу и как правило по команде лениво стреляли не целясь в сторону противника. Редкие минуты ожесточенных стычек обычно приходились на штурмы и ночные вылазки. Иногда на бруствер ставили бутылку с песком и противник от нечего делать упражнялся в меткости, потом и французы в свою очередь выставляли мишень. Никто до сегодняшнего дня не пытался намеренно убить Костю, до него просто никому не было дела. Мгновения превратились в часы, он замер притаившись за стволом дерева, шаг вперед или назад – и пуля отправиться ему навстречу. Невидимый противник терпеливо ждал, когда же жертва высунется из укрытия, плохой стрелок не иначе – другой бы попытался сразу, ствол дерева толщиной не более шести вершков полностью цель не скрывал.

Костя с трудом поборол порыв панического страха, отозвавшийся болью в паху. Долго здесь за деревом ему не просидеть, "охотник" рано или поздно потеряет терпение и тогда ему конец. Он дернулся было назад и тут же пригнувшись кинулся вперед, надеясь сбить прицел противнику. Получилось! Хлопок и невидимая свинцовая оса только разворошила воздухом волосы на голове мальчика и улетела дальше. Влево-вправо и снова влево, мозг лихорадочно вспоминал рассказы старых солдат, подслушанные вечером у костра, нельзя бежать по прямой! Вслед ему хлопнул еще один выстрел, и опять промах, только облачко пыли взвилось на месте попадания из глинобитной стены. Но Коля этого уже не видел, он обдирая бока протискивался сквозь узкую щель в заборе, еще секунда и его серо-белая рубашка утонула в густых зарослях спасительного бурьяна.

Об этом случае он постарался побыстрее забыть и никогда его более не вспоминал. Напрасно искать в его рассказах, зачастую написанных позднее "по памяти", а не по документам и мемуарам, хоть малейший намек на тот короткий эпизод 27 июня. Вероятно ужас пережитого повлиял на дальнейший жизненный путь Станюковича и он отказался от карьеры военного.

Прошла неделя после трагической гибели на Малаховом кургане адмирала Нахимова, но Севастополь жил пока по старому, новый командующий в город еще не прибыл. Все так же по утрам собирались совещания в штабном блиндаже, правда адмирала временно заменял Тотлебен, которому буквально на днях присвоили чин генерала.