А вторая новость заключалась в том, что в Варшаву начали прибывать по железной дороге передовые части Первого и Гвардейского корпусов. Насколько это ещё растянется было неизвестно, но сам факт их прибытия уже вселял уверенность. Это при том, что части Тринадцатого корпуса уже второй день маршировали в сторону Ломжи, хотя высадились ещё и не все. К счастью, в числе первых шёл сапёрный батальон, который в случае чего, мог подновить плохие места на дороге следования. А Шестой корпус уже начал скапливаться в Остроленке. В связи с этим, Самсонов отправил запрос Жилинскому, когда ему будут переданы остальные части для усиления армии? В частности Двадцать Третий корпус, и Первая стрелковая бригада, которые уже давно стоят под Варшавой. Ответа, естественно, следовало подождать, потому что такие вопросы в штабе фронта быстро не решались.

А потом у Самсонова возникла другая идея, как ускорить выдвижение двух своих корпусов, оказавшихся в медвежьем углу, к границе. И он отправил им официальные телеграммы к месту дислокации, с приказом, как только туда прибудут сапёрные части, дать им день отдыха и отправить улучшать дороги по дальнейшему пути следования. Шестому из Остроленки на Вилленбург, не доходя вёрст десять до границы. А Тринадцатому из Ломжи на Оттельсбург.

Ближе к вечеру пришло сообщение от авиаторов, что у них произошёл первый воздушный бой, в результате которого был сбит германский аэроплан, направлявшийся, очевидно, на разведку. Оба члена экипажа погибли. Пилот застрелен, а наблюдатель разбился при ударе о землю. Самсонов похвалил авиаторов, и поинтересовался, как вёл себя их аэроплан при стрельбе из пулемёта, и есть ли последствия. Вальницкий посетовал, что накладка на винте выдержит ещё максимум один бой, а потом её надо менять. А лучше сразу. Самсонов одобрил его намерение, и приказал сделать сразу крупный заказ в варшавскую мастерскую сразу на несколько сотен таких деталей, чтобы их было с запасом не только Пятнадцатому авиаотряду, но и всем остальным. А также советовал готовиться к приёму гостей. Пока что только из Шестого авиаотряда. После чего связался с последним, базировался он по прежнему в Замброве, и приказал отправиться его командиру, можно ещё с кем-либо из подчинённых, но на отдельном аэроплане, в Цеханов, для «получения ценных технических сведений и рекомендаций по их использованию». Сделать это надо было обязательно и завтра утром.

А вечером, закончив основные дела, он направился ужинать, ожидая встречи с Анастасией. Но у ресторана не было уже привычной кареты. Полонской не оказалось и внутри. Какое-то время он ещё надеялся, что она придёт позже, а потому ел не спеша, но так никого и не дождался. Ему уж пришла в голову совсем мальчишеская надежда, что она дожидается его на квартире, но придя туда, не застал там никого, кроме Василия. Мелькнула даже мысль отправиться к ней в особняк, и попытаться узнать, в чём дело, но всё же взял себя в руки, и решил лечь спать, потому что если он ещё и начнёт бегать по ночной Варшаве в поисках своей… а кто она ему? Любовница? Какая разница! Но сейчас надо ложиться спать, а там видно будет. Несмотря на терзавшие его сомнения, уснул практически сразу. Сказалось то, что предыдущие ночи от его сна, стараниями Полонской, отнималось по несколько часов. Поэтому спал он, как младенец, и никаких снов не видел.

Утром двенадцатого августа Самсонов, хотел уже было отрядить Василия в особняк Полонской, чтобы он там всё разузнал, как пришёл посыльный от неё, и принёс письмо. Испытывая странное волнение, Самсонов распечатал его, и прочитал.

«Саша, я нашла способ перебраться через границу. Старые связи моего покойного мужа пригодились. Не всё так плохо, как ты описал, попасть на ту сторону ещё возможно. Я должна встретиться с нашим сыном, и попытаться убедить его не марать свои руки кровью в этой бессмысленной войне. Мне очень помогло твоё участие и доброта, не знаю, что бы я без тебя делала. Не пытайся меня преследовать, и помешать мне выполнить задуманное, будет только хуже. Я по-прежнему люблю тебя. И, да хранит тебя бог».

Проклятье! Упрямая бестия! Она всё-таки полезла туда, и никакие уговоры её всё равно не остановили бы. Не всё так страшно, как же! Там через неделю начнётся то, что позже назовут Галицийской битвой. Войск там с обеих сторон больше миллиона! Хотя… западная граница с Германией-то свободна. И поезда до границы ещё ходят, потому что туда у него руки не дотянулись. Значит там и перейдут. А уже оттуда попасть в Австро-Венгрию для «своих людей» не проблема. Чёрт!

Самсонов сидел на стуле, бросив письмо на стол перед собой, и нервно тёр лицо ладонями. Переживания за Полонскую терзали его душу, и он чувствовал свою частичную вину за всё случившееся. С самого начала. Но вскоре взял себя в руки, аккуратно сложил письмо и спрятал в карман. Дела не ждут!

Дела действительно не ждали. С утра его ждала телеграмма от Жилинского, что Двадцать Третий корпус он получит, как только на месте соберётся хотя бы половина Гвардейского. А Первый корпус может использовать сразу, но только для прикрытия направления на Зольдау, и далеко вглубь территории противника заходить не должен. Но самое главное, что Жилинский хотел забрать у него начальника штаба Орановского, обещая «вскоре» прислать кого-то на замену. Это было уже слишком! Самсонов отправился в аппаратную к связистам, и отправил телеграмму, в которой уверял, что без Орановского, знающего все реалии Варшавского округа, с которым он уже неплохо сработался, вся подготовка армии встанет намертво, а наступление окажется под угрозой провала. И что замена ключевого человека в штабе армии, перед самым началом наступления, может иметь катастрофические последствия.

После чего отправился к своему начштаба, решив посмотреть, как у него дела. Орановский, как всегда уже работал. На его плечах лежало бесчисленное множество мелких, но очень важных решений, без которых весь механизм армии может забуксовать. Как могло прийти в голову менять его сейчас?

– Доброе утро, Владимир Алоизиевич. – Поздоровался Самсонов.

– Здравствуйте, ваше высокопревосходительство. – Ответил начштаба, вставая.

– Садитесь, пожалуйста. – Сказал Самсонов и тоже сел напротив. – Мне Жилинский телеграмму прислал. Хочет вас забрать к себе. Вы в курсе этого?

– Про сегодняшнюю телеграмму нет, но знал об этом его намерении. Правда, сначала должен был быть назначен человек мне на замену, а я передать ему все дела в течение хотя бы пары дней. Но такое скорое решение для меня самого новость. Ничего не понимаю. Наверно, у Якова Григорьевича дела совсем пошли плохо, и он решил забрать меня раньше. – Перехватив озабоченный взгляд Самсонова, он добавил. – Нет, здесь не встанет всё колом, у меня хорошие помощники, но некоторые проблемы могут возникнуть, влияние и звание у них не то. Даже не знаю, что и сказать.

– Я уже отправил ответную телеграмму, в которой уверил Якова Григорьевича, что это недопустимо.

Орановский посидел немного в задумчивости, а потом ответил:

– Знаете, Александр Васильевич, я поначалу не возражал против такого намерения. Перед отъездом Яков Григорьевич мне сказал об этом, только сроков не назвал. Сами понимаете, что служить при штабе фронта более почётно, чем при армии. Что я тут не видел? К тому же, я давно в курсе общих намерений нашего командования начать скорейшее наступление. Ничего конкретного, но само желание известно многим. И если честно, с самого начала сомневался в его успехе. Поймите меня правильно, я не испытываю по этому поводу физического страха. В конце концов, я штабной работник, и вряд ли в меня будут где-то стрелять. Но вот оказаться причастным к разгромленной армии мне, по понятным причинам, не хотелось бы. Но с вашим появлением кое-что изменилось. Вы настолько энергично взялись за некоторые направления подготовки, иногда вообще беря всё на себя, что я теперь несколько по-другому смотрю на ситуацию. И во мне борются два желания. Перейти к Жилинскому, и пересидеть всё в тишине, или оказаться непосредственно причастным к громким событиям, связанным с армией. Мне даже интересно, чем закончится вся эта авантюра с ранним наступлением, которое по-другому я и назвать-то не могу. И тем более интересно приложить к этому свою руку непосредственно.