Храм всех храмов в вечерней полутьме походил на муравейник. Огромный, высоченный, с тысячей дверей и окон, а все стены между дверями и окнами были взрезаны рельефами, изображавшими жертвоприношения, войны и, конечно (как всегда и всюду) -- секс.

   Что это действительно секс, а не жертвоприношение или битва, становилось понятно исключительно потому, что тела были нагими. А так -- ничего приятного. К тому же, некоторые двери вырублены были на высоте тридцати и больше метров. И к лестницам они не вели. Харди не был уверен, что лестницы имеются хотя бы внутри.

   Харди побродил с фонариком минут десять и пожалел, что нельзя с этого всего снять слепки для голо. Храм всех храмов -- святыня потаённая, вот пусть такой и остается.

   Очень сильно пахло терпкой, навязчивой сладостью.

   И вот ещё что -- над Храмом было небо. Чёрное, грубое, испещренное белыми точками звезд словно бы оспинами или прыщиками, и тяжелое, будто бы невыносимо усталое.

   -- И мы вот так возьмём и войдём? -- спросил Харди. -- Чёрт. Мне нужно попасть внутрь. Мне ведь нужно...

   Лэни сказала:

   -- У нас контракт. Я обещала, что найду тебе твою книжонку, и я обещание сдержу. Жди.

   И исчезла в полумраке.

   Харди ждал, привалившись к стволу дерева с листьями навроде гусениц (они даже мелко извивались), и с каждой минутой ему делалось неуютней. На него к тому же вроде как таращились из темноты, но когда он направлял в самую лесную гущу фонарик, никого там не видел, а таращиться прекращали. Секунд на двадцать. Потом принимались вновь.

   В Храме было темно. Странно, думал, почему в Храме -- и темно. Должны же там быть какие-то обряды, служители, прихожане...

   Ашими, знал, имеют привычку приносить жертвы своим странным, злым и неприятным богам. Любят упиться и танцевать вокруг идолов. Любят впадать в священный транс и петь в нём песни, пророчествовать, биться в конвульсиях... Где всё это?

   Харди ещё вот о чём думал: Лэни хороша. Может, согласится улететь с ним. Ему бы пригодилось. Ему и так неплохо, но... несколько одиноко?

   Он, посчитал, уже два года один, и дело тут не в сексе. Секс легко купить, причем купить можно даже секс титанида с Тринидада, а те умеют продлевать оргазм партнёра до часа и более. Нет, секс не проблема. Секс, в сущности, самая ходовая и легко конвертируемая валюта во Вселенной.

   Проблема в том, что иногда хочется вслух не только с самим собой разговаривать, и хотя лучший собеседник каждый себе сам, иногда хочется, чтобы хотя молчали в такт.

   Харди, может, размяк.

   Он, в конце концов, уже пять лет не бывал дома. И, разумеется, конструктор его тела был настолько глуп, чтобы вложить в его мозги потребность в ненужных, слабовольных привязанностях.

   Откровенно говоря, Харди ожидал перестрелку, погоню в ночи через джунгли, злых духов, несущихся вслед, но...

   Ещё через двадцать минут Лэни вышла откуда-то из темноты с мешком через плечо. Уронила мешок перед Харди и сказала:

   -- У тебя четверть стандарточаса. Потом кто-нибудь заметит пропажу.

   И вытряхнула из мешка свиток, на манер древнеегипетского папируса свёрнутый плотным рулоном вокруг деревянного бруска.

   Харди, потея ладонями, бешено защёлкал джиппером, пытаясь сделать как можно больше приличных снимков и так, и этак. Пятнадцать минут?! Да Лэни издевается.

   И Харди щёлкал, щёлкал, джиппер притом пытался тут же переводить, а время шло.

   В мешке лежали ещё какие-то вещи -- вроде бы кинжал, каменный, с белой рукоятью, и пузырьки благовоний, и Харди вопросительно на них кивнул.

   -- Чисто для себя, -- буркнула Лэни. -- Это они искать не станут точно.

   И Харди тут же про вещички забыл.

   Пятнадцать минут истекли слишком быстро.

   ***

   Как известно, в семье не без урода. Уродство в случае эволюции -- необходимый элемент любого изменения. И потом, зависит ведь от точки зрения. Человечество долгое время считало уродами рыжих, а ещё раньше -- голубоглазых. Голубоглазый рыжеватый Харди уродом себя не считал вовсе. Если этак прищуриться и слегка расправить плечи -- то и вовсе красавчик.

   К тому же разнообразие во вселенной слишком велико, чтобы сейчас представление об уродстве вообще могло существовать. Тем не менее -- существовало.

   Харди, например, должен был пойти по военной части, как и все младшие сыновья их древнего и славного рода (старшие шли в политику и в её мутных водах неизменно захлёбывались).

   Он сказал отцу: "Пфе. Махать фазером?" И лишился доли в отцовском наследсте (оставалось ещё материнское -- и его хватало).

   Была некоторая ирония в том, что помахать фазером ему в жизни пришлось изрядно, но уже в качестве культуролога.

   И в качестве культуролога Харди махать фазером нравилось гораздо больше, чем в качестве какого-нибудь капитана или даже майора.

   Его отец, надеялся, в конце концов лопнет от избытка чувств.

   ***

   Как и всегда после достижения цели Харди охватывало нечто вроде сладостного головокружения. Он любил хорошенько потрогать очередную добычу, чтобы ощущения остались в памяти. Тут толком потрогать не дали. Свиток был недлинный -- футов пять всего. И на самом деле представлял собой нечто вроде папируса -- определенно прессованные листья или тростник, искуссно отбеленные и хорошенько отлакированные. Жаль, нельзя было провести анализ.