Джона не согласен.

   ***

   Идти приятно ровно до того момента, пока Харди не наступает в цветок-ловушку. Это не больно, цветок захлопывает свою пасть аккуратно, даже деликатно, с ласковым щелчком, но щиколотку в кожаном сапоге охватывает крепко и надёжно.

   Харди в первый момент даже не понимает, что это всё серьёзно.

   Он изумленно смотрит на свою ногу, утопающую в алом легкомысленном соцветии и думает, что вот же штука.

   Потом ещё минут десять он безуспешно дёргает ногой и тогда понимает, что соцветие это будто бы из металла -- ни на дюйм ногу сдвинуть не выходит. Он решает, что придется такую красоту все же уничтожить, и достает импульсник. Импульсный заряд растению безразличен. Оно даже не вздрагивает, а вот ноге неприятно.

   Харди достаёт нож и велит Джоне этим ножом добраться до мясистого стебля и попытаться его срезать, и Джона пыхтит, ползая на коленках, и долго пытается стебель пилить...

   Растение свои челюсти не разжимает.

   Но вот что Харди упустил: в пасти растения есть желудочный сок, кислота, переваривающая попавшее в пасть животное. Так вот, когда Харди про эту тонкость вспоминает, желудочный сок успевает уже прилично разъесть его сапог.

   У Харди в теле нет ни единого импланта.

   Ни единого.

   У него даже в зубах ни одной пломбы, потому что он следит за зубами, чёрт их подери, и в любом случае постарается не позволить что-нибудь в себя впаять. Мик над ним смеётся. Харди шлёт его в задницу.

   У самого Мика есть, разумеется, стандартный мозговой шунт, который обеспечивается присутствие на собраниях Парламента в режиме реального времени из любой точки Вселенной. Ну и, как рассказывали Харди, порнушка через этот шунт тоже весьма горяча.

   Кроме того, у Мика улучшенное сердце: и то правильно -- людям <i>его рода деятельности</i> приходится ведь так много врать, что это, вероятно, изрядная нагрузка на ум, честь, совесть, сердце и желудок. Кстати, о желудке. Мик утверждает, что в желудок у него вшит фильтр, не позволяющий ему опьянеть или быть отравленным политическим оппонентом. А после крушения шаттла пять лет назад Мику заменили правый бедренный сустав и лучезапястный сустав левой руки.

   Так что Мик -- Франкенштейн, а Франкенштейн -- чудовище.

   Не то чтобы Мик...

   Харди нравится думать, что его собственное тело принадлежит только ему, что он не автомобиль, к которому при необходимости просто прикрутят какую-нибудь штуку ради повышения функциональности.

   Мик называет Харди луддитом.

   Харди называет Мика Франкенштейном, но следует признать, что Харди вообще окружают сплошные Франкенштейны. Прикручивают и прикручивают к себе всё новые и новые детали.

   И вот теперь у Харди огнём полыхает ступня медленно растворяющейся в кислоте ноги. Огнём полыхать -- безумно больно. Он вколол анестетик, но слишком уж медленно растекается онемение.

   -- Джона, -- говорит он. -- Если помощь всё же успеет вовремя, не позволяй им пришить мне новую ногу. Пусть приставят деревянную штуку. Палку. Буду ковылять, как пират. Мы с тобой заведем шхуну и будем бороздить моря. Ага?

   Джона продолжает бессмысленные попытки спилить этот сраный цветок, но цветок, вероятно, изготовлен из синтестали. На зелёном стебле ни царапины.

   Джона в панике.

   Харди нажал тревожную кнопку в своём джиппере минут пятнадцать назад (а по ощущениям -- так годы уже прошли), но его честно предупредили -- служба спасения держит только два джета и из тех один в ремонте.

   А они с Джоной далеко ушли, миль сто пятьдесят уже преодолели.

   Харди решает, что, если успеют спасти и он не умрёт от потери крови или заражения раньше, то закажет себе деревяшку у лучшего краснодеревщика из Центра. Чтобы там всякая резьба и финтифлюшки. И заведёт говорящую птицу.

   ***

   Микаэль Соммерсет хорошо знал своего брата (настолько хорошо, насколько можно знать человека, который на твоих глазах взобрался на самую верхушку небоскрёбного дерева и оттуда свалился исключительно из желания подтвердить какую-то свою теорию).

   И знал, что не следует его недооценивать.

   Если он сказал, что справится, то, очевидно, справится. Но кроме прочего Микаэль привык автоматически рассчитывать сопутствующий ущерб и прекрасно понимал, что представление Харди о том, что считается за "справиться" -- это не совсем то, что за "справиться" считает сам Микаэль.

   Например, Харди склонен не учитывать то, сколько рук ему придётся сломать в процессе. Сколько сотрясений своих бедных авантюрных мозгов получить. И он ведь -- совершенно беззащитный. Генотип у него, конечно, превосходный, папенька на отпрысках никогда не экономил. Но.

   Микаэль думает, что хорошо бы было Харди запихнуть в стеклянную клетку лет на десять, чтобы у него там в мозгах постепенно встало на место, устаканилось, и эта тяга к авантюрам куда-нибудь делась.

   А так он должен сидеть в своём кабинете и гадать: братец не отвечает потому, что его уже поймали и как раз сейчас разбирают на части, или потому, что занимается сексом с какой-нибудь грудастой аборигенкой на краю Вселенной?

   Микаэль надеялся на последнее, но в силу занимаемой должности не мог рассчитывать на везение.