Он нажал кнопку и сказал Лойс:

   -- Мне нужно знать, где сейчас находится мой брат. Именно сейчас, и меня не интересуют гипотезы и предположения. Только достоверная информация.

   Лойс, искосимбионт, отозвалась вежливо и холодно, как все эти искосимбионты:

   -- Будет сделано, сэр. Полагаю, потребуется что-то около полутора часов.

   Её белковый носитель резво застучал коготками по инфопанели.

   Мик старался не думать о Харди, но думал. А нужно было -- о грядущем первом чтении годового бюджета и том, что сэр Крэйсли, разумеется, подсиживает. Но кто тут ещё кого пересидит.

   ***

   Харди старался не представлять, как там, в цветке, сейчас медленно расползается его плоть. Как там, должно быть, воняет.

   Как его кости в конце концов обнажатся...

   Интересно, эта дрянь и кости ест? Или сплюнет? Или?...

   Джона всхлипывает.

   Харди на самом деле тоже, но строго говорит ему:

   -- Эй, прекрати. Это ведь не твою ногу сейчас старательно переваривают. С тобой всё хорошо. Документы у тебя есть, просто будь осторожен. По документам ты уже имеешь право самостоятельно передвигаться по большинству планет, и у тебя есть доступ к моему банковскому счёту. Я внёс тебя в список доверенных лиц. Так что ничего, проживёшь.

   Но Джона икает и развёл сопли.

   И отвечает:

   -- Не хочу.

   Ну, Харди тоже много чего в жизни не хочет. Например, погано, когда твою ногу заживо переваривают. Даже если вколол себе стандартный анестетик из аптечки, всё равно ж...

   Нет, этого Харди точно не хотел никогда.

   ***

   Джона одно не понимает: почему что-нибудь случается. Зачем?

   Он читал в одной книге, что люди должны страдать, потому что грешны, но за собой Джона никакого греха не знает, потому что он никогда никого не убивал и не ест мясо настоящих животных.

   Так почему?

   Вечно со всеми что-нибудь случается, и они тогда начинают умирать, а Джона знает, как люди умирают.

   Им сперва больно и холодно, потом просто больно, а потом останавливается сердце, но мозг еще продолжает некоторое время жить, и в нём всякие там чудовища заводятся.

   Джона это знает, видел.

   ***

   Харди неотрывно смотрит на часы в джиппере. Минуты едва-едва перетекают из одна в другую.

   Всё это время, хотя он и не чувствует уже особо, его нога делается мутной вонючей кашицей (он так полагает, но точно не знает -- ему же не видно).

   И то, что Джона все это время тихо плачет, положения не улучшает.

   И Харди даже вроде как отрубается разок, или, может, задрёмывает от анестетика, и поэтому пропускает момент, когда вокруг что-то меняется.

   Не сразу замечает, что лес вокруг вдруг как-то стихает, будто бы замирает. Эти проклятые кузнечики размером с ладонь прекращают пиликать, а птицы замолкают и больше не свистят.

   Небо уже вечернее, синее в основном и оранжевое по краю...

   Эти подходят бесшумно. Харди видит их тёмные силуэты, проступающие из ещё более тёмного леса. И у них есть рога. Большие, но изящные, ажурные. И сами они изящные, высокие и тонкокостные.

   Их трое, они подходят ближе, и Харди вцепляется в руку Джоны, а Джона перестаёт всхлипывать.

   Пришельцы целиком покрыты нежнейшей фиолетовой шерстью, скорее даже пушком, а одеты только в набедренные повязки из ткани, в которой Харди узнаёт брезент спальников из стандартного военного набора.

   Один из пришельцев издает нечто среднее между птичьей трелью и мурлыканьем, и джиппер усердно трещит, пытаясь перевести...

   Мурлыкающий щёлкает длинными узловатыми пальцами, и цветок распахивает пасть.

   Харди в эту пасть заглядывает, изворачивается и блюёт в траву, умудрившись не уделаться с ног до головы.

   Но его мягко подхватывают под мышки и куда-то тащат. Он ещё пробует пинаться, но Джона в его голове говорит: "Это ничего, они хорошие. Они только хорошего хотят."

   "Потрахаться?" -- уточняет Харди, припомнив недавний разговор.

   "Нет. Они ещё лучше."

   Что может быть лучше хорошего траха?

   ***

   <i>Оно выпрямляется во весь рост, потрясает копьём.