Бросив взгляд на дверь, она онемела от мысли. От мысли о том, что Гюго до сих пор не вернулся от новенькой. Как бы не вышло курьёза! Она понимала, что эта девушка – необкатанная дикарка. Может и покусать! Мадам невольно вспомнила банкира, который вылетел от неё, словно загипнотизированный. Не дай Бог, она что-то сделает и с Гюго! Тогда уж точно худая слава пойдёт о её доме по всему Парижу!

Она схватила со столика трубку, в очередной раз вяло улыбнувшись своему отражению, закурила, пуская затяжные клубы дыма. Мадам нервничала.

Вдруг в комнату постучали. Она вздрогнула, но, взяв себя в руки, строго произнесла:

– Кто мне надоедает с утра? В ночи приходите, я не принимаю!

Стук повторился. Она открыла – в дверях с сияющим видом стоял Гюго, за его спиной маячила, сжавшись, бледная как полотно Габриэлла. Он рывком вывел её вперёд и без промедления заявил:

– Мадам! Рад видеть вас при здравии и при прелестях!

Мадам Розетт, тут же чуть распахнула пеньюар, демонстрируя сквозь неприлично прозрачную сорочку всю себя в утреннем откровении. Её грудь была большая, немного обвисшая, но всё равно притягивала мужской глаз. Она будто старалась прикрыть её кистью руки, но делала это так нежно и замедленно, массируя соски и невинно глядя на Гюго, что глаза его безотрывно следили за её манипуляциями. Лесть и взгляд гостя ей очень понравились. Распахнув дверь шире, она впустила непрошеных гостей в комнату. Взбив рыжую шевелюру на голове, мадам начала кокетничать с тем, перед которым желала бы пасть. В надежде зацепить его внимание строго произнесла:

– Месье! У вас что, к этой девке есть претензии? – кивнула она головой в сторону Габи. Оценивая её с головы до ног, с ухмылкой бросила: – Если ничего не произошло… Сами понимаете, что я имею в виду… – глядя на мужчину в упор и с некоторым ехидством: – Если что? То я в этом деле уж точно не крайняя. Вины на мне нет. Вам что, тоже не под силу обкатать эту девку? Не справились с лошадкой?.. – Затем, удивившись своей мысли, боясь разочароваться в Гюго, съязвила: – Может, вы, как и банкир, импотент?

Она со злостью смотрела на него и Габи, с упоением выдавливая яд, которым была отравлена с недавних пор. Через секунду бросила с желчью:

– Тогда вам нужно к старушке Розетт! – испепеляя его взглядом, – раз уж вы запали на мои прелести при дневном свете, а их… – с сарказмом, – давно не ценили такие мужчины, как стоящий сейчас передо мной.

Взяв себя в руки, мадам, строго посмотрев Гюго в глаза, спросила:

– Так в чём же дело, месье?

Гюго, стараясь удержаться от резких слов, посмотрел ей прямо в глаза:

– Мамочка!.. – улыбнулся уголками губ. – Мадам!.. – вскользь окинул её взглядом, произнёс: – Прелести все при вас, скажем честно – хороши, – хмыкнул, – не увяли ещё, быть может, есть, на что глаз кинуть! Но я… Как не импотент… – Гюго выдержал колкий взгляд мадам, твёрдо заявил: – Хочу взять к себе на воспитание вот эту девку! Буду ей отцом! – И, шутя, добавил: – Сказки ей на ночь читать буду, скучно мне по ночам!.. – поедая взглядом женские прелести.

Мадам Розетт, смутившись, прикрылась полой пеньюара, покраснев до корней рыжих волос, и отвела взгляд. Этот мужчина явно её пугал.

Гюго продолжил:

– Вдохновение меня покинуло!

Мадам, пытаясь вставить острое словечко, с ехидством выпалила:

– Да уж так и покинуло? – ёрничая, – никак свои дети надоели? – Входя в кураж: – А что, жена с вами уже не спит?

Она довольно стрельнула глазами в сторону смущённой Габи. Продолжая издеваться над Гюго, со смехом подытожила:

– Значит, не я одна старею. – Трагически закатив глаза, она наигранно произнесла: – Господи, куда уходит молодость?

Гюго, посмотрев на неё пронзительным взглядом, парировал:

– Да уж! Одиночество не подсказывает сюжет. – Тут же загорелся, как свеча, от посетившей мысли, возбуждённо произнёс: – Возьму её как музу, заплачу!

У мадам Розетт жадно загорелись глаза; она, что-то мысленно посчитав, резко отчеканила:

– 50 золотых!

Гюго цена шокировала. Он с усмешкой выпалил:

– За вот эту? – недоумевая. – Не много ли?

Габи, нервничая и злясь, пыталась выдернуть свою руку из руки Гюго, но тот держал её мёртвой хваткой.

Мадам Розетт, наблюдая за реакцией парочки, произнесла:

– В самый раз!..

Гюго, уже серьёзно, без внутреннего напряжения, сказал:

– 20, мадам! И разбежались! Она слишком холодна в постели, не лечит, а калечит мужика. – С кривой усмешкой продолжил: – Французского поцелуя не понимает! Проку от неё никакого! Бревно необтёсанное! Шлифовать и шлифовать придётся! – Бросая вскользь: – Как по мне, так для писательских трудов – очень даже ценный материал.

Он решительно посмотрел в глаза мадам. Она явно анализировала предложение, обдумывая выгоду. По лёгкому подёргиванию её век Гюго отметил, что наверняка в памяти женщины всплыл недавний казус с банкиром.

Наконец она произнесла:

– Ладно, берите, пока я добрая!

Гюго отдал золотые монеты, после чего они с Габи вышли из комнаты.

В течение получаса мадам Розетт неподвижно стояла у окна, провожая взглядом Гюго с его девкой, не понимая, что он в ней нашёл. На её взгляд, Габи была обычной пигалицей.

Она ещё долго не могла свыкнуться с выбором её почётного гостя. Мысли не давали покоя. Мадам очнулась, когда кареты и след простыл. Сердце Розетт стучало как никогда. Душа кричала, что она никто. За 20 золотых у неё отняли Гюго. Мечты больше нет… Её раздражала несправедливость, ведь для Габи дом терпимости остался в прошлом.

Минуло несколько десятилетий. Гюго шаг за шагом поэтапно вспоминал своё прошлое. Казалось, что всё происходило вчера. 1829–1830 годы. Именно в это время он искал ответ. И, найдя его, смело признавался самому себе: ошибка, малодушие, трусость. Страх перед неопределённостью в будущем тогда буквально всем пугал его, молодого успешного поэта, писателя, мужчину. Потерять всё… И ради чего?..

Перед ним сегодняшним, уже давно не молодым мужчиной, будущего как такового нет. Он одинок, насладился всем, чем мог, за свою жизнь… Сейчас если и сохраняется любовь, то к напитку Богов.

На столе, среди кучи бумаг, чернил и гусиного пера, стояла бутылка бургундского вина, наполовину выпитая, пустой стакан и свеча, талая до огарка, такая одинокая на этом фоне. Вот и все его друзья на этот вечер, такой же, как и предыдущие. Мир стал узок и неуютен.

Сидя в кресле, он безнадёжно оглядывал свои апартаменты, но, не найдя в них ничего, что смогло бы разбудить его уснувшую душу, со вздохом взял перо, обмакнул его в чернилах, подтянул к себе белый лист бумаги, как прилежный писарь, и с вожделением попытался написать. Гюго и вправду силился писать ровно, но, будучи в подавленном состоянии, не мог ничего делать правильно или адекватно.

Силы его иссякали; он, сосредоточившись, вывел коряво: «ГАБИ». Написав её имя, Гюго заплакал; он рыдал горькими слезами, утопая в них, как и в своём одиночестве, вновь и вновь, вспоминая ушедшие дни. Сознавая, как это было давно… Но всё-таки – было. Он торопливо сгрёб в одну кучу все бумаги, со злостью скинул их со стола. В глаза бросилась записная книжка с закладкой; Виктор потянулся к ней, открыл, начал читать вслух – в который раз в своей жизни:

– 3 октября 1858 года. Дом – твой, тебя оставят в нём одного. Подпись: В. Гюго.

Он стал дрожащими руками рвать записную книжку, безжалостно разбрасывая клочки по сторонам.

Гюго был полностью опустошён; он обессилено обхватил голову двумя руками, мыча от боли, силился вытащить из глубин души причину, ключ ко всему. Казалось, его мычанием наполнилась вся комната, оно превратилось сгусток негатива. Вдруг Виктор словно очнулся, увидев вдали у окна светлый силуэт ангела, напоминающий его любимую.

Гюго смотрел безотрывно, по щекам катились горькие слёзы, он шептал лишь одно слово: «ГАБИ».

Габи с распущенными волосами в лёгком домашнем платье стояла у окна, любуясь солнечными лучами, подставляя им своё лицо; за окном был тёплый летний день.