– Дедулечка… – сглатываю нервно. Блин, вот как более деликатно описать наше знакомство с Дмитрием? Точнее, при каких обстоятельствах оно случилось.

– Арина! – вот теперь тон дедушки вибрирует не только от волнения, но и недовольства.

– Вчера на меня напали в переулке, но меня спас мужчина. Его зовут Дима, – выпаливаю скороговоркой. Вроде как получилось быстро и достаточно чётко. – Это не всё, – уже снижаю скорость, потому что дед не сорвался на вопль, не бьётся в припадке, значит можно более спокойно разъяснить случившееся. – Его ранили, когда он меня спасал…

– Девочка моя, – странные телодвижения деда наводят на неутешительную мысль, что всё же в нём не осталось ни капли спокойствия. Не то порывается вскочить, не то с постели скатиться, не то за сердце схватиться. Торопливо его за плечи укладываю обратно:

– Деда, миленький, прошу, – шиплю слезливо, – успокойся… Тебе нельзя волноваться, будет плохо… Ты и так отсюда не скоро выберешься, а я не хочу с кем-то… – давлюсь слезами, шмыгая носом. Перед глазами влажная пелена. – Я с тобой хочу жить, понимаешь?!.

– Ариночка, маленькая моя, как же ты… – охает дед. – Это же опасно!

– Понимаю, – заверяю рьяно, – в этом-то и дело. А Дима… Дима – рыцарь. Правда-правда… Очень хороший. Не приставал, не пошлил, ни разу не намекнул на деньги. К тому же… – перевожу дух. – К тому же он уже сюда идёт!

– Зачем?

– Дело в том, что он сказал работникам отдела опеки и попечительства, что он мой дядя. А ещё, что у него есть документы какие-то на меня, а потом мы с ним…

– Как ты могла? – ошарашенно выдавливает дед. – Безответственно! Безрассудно! Чужому человеку… С ним… а он, – задыхается родственник, хватается за сердце. Аппарат начинает истошно вопить, через секунду в палату, как ураган, врывается медсестра.

– Да что же вы творите? – негодуют женщина, торопливо махнув мне рукой «на выход!». – Я тебе говорила, ему нельзя волноваться! – грозно пальцем, прежде, чем выхожу в коридор.

– Ах, вы… – ворчливое за дверью, которую тихо прикрываю. Виновато опустив голову, стою потерянная и осквернённая ситуацией. – И так не положено, – выговаривает Галина Сергеевна, добрая медсестра, такая участливая к нашей с дедом проблеме, – посетителей в вашем состоянии. Да ещё и девчонка вас вон, как доводит…

Слёзы обжигают глаза. Подавленно сажусь на скамейку для ожидания и чтобы никто не увидел моего горя, уставляюсь на свои ботинки.

Несколькими минутами спустя утираю слезы, кляня себя за то, что вот так взяла и вывалила на больного человека жуткую информацию.

– Уже поговорила? – приятный, чуть запыхавшийся голос Димы вырывает из скверных мыслей о собственной низости. Низости из-за страха остаться одной…

Даже вздрагиваю от неожиданности.

– И да, и нет, – прячу стыдливо взгляд. – Ему плохо стало и меня выставили.

– Хреново, – ляпает спаситель, присаживаясь рядом.

– Ну-ка, глянь на меня, – распоряжается тихо.

– Неа, – шмыгаю носом.

Вот чего не ожидаю, что Дима простым движением, ухватив меня за подбородок, крутанёт голову в свою сторону. Пристально смотрит глаза в глаза. Кофейные, наливаются беспробудной мглой, а меня отравляет чудный аромат мужского парфюма и сигарет. Затягивает в омут беспросветность взгляда.

– Ныть закончила, – сухо и без желания смягчить распоряжение до уровня «просьбы».

Вот теперь на фоне дурмана прорезается удивительно неприятный оттенок женского запаха.

Не хочу знать, с кем он был. В конце концов, Дима – взрослый мужчина.

– И как вас пропустили? – мотаю головой, избавляясь от крепкого хвата. Не думаю язвить или хамить, но дико жжёт в груди ревность. Неуместная, не находящая оправдания, но жжёт. Стараюсь притупить разумным, а выходит тяжко. Блин, в голове не укладывается – после почти бессонной ночи, суетного утра, Дима к своей женщине… и… Не хочу даже представлять, что у них было.

Он ведь имеет право. А что, если он женат? Боже, а если у него есть дети…

О чём я?!!

– Связи, – дёргает плечом Дима, откидываясь на спинку скамьи.

– Они у вас везде? – пока ждём, хочу разрядить хоть немножко обстановку.

– А вот это секрет! – улыбается криво спаситель, а я, как дура, на несколько секунд зависаю, любуясь на произведение искусства. Идеальные губы. Проказливая и в то же время чистая, искренняя улыбка. Не белоснежные, но светлые, ровные, ухоженные зубы.

Дима красивый мужчина. С какой стороны ни посмотри, и с точки зрения любого канона. Достаточно высок, статен, не громила, но широкоплеч. Тёмные волосы, непокорные вихры. Широкие брови, глубокие глаза, взгляд пронизывающий, прямой нос, чёткая линия рта, лёгкая небритость.

Очень интересная кожаная куртка – чёрная… с тёмно-багровым отливом. Косая, крупная молния, несколько карманов… Джинсы сложного кроя. На ремне. И ботинки. Тяжёлые, добротные, с крупным протектором. Тоже не из дешёвого магазина.

Память услужливо шепчет, что я их видела где-то. Только ухватиться за воспоминание не могу.

– Что, и пытать не станешь? – насмешка отвлекает от позорного рассматривания мужчины. И глаза такие… проказливые, аж утягивают в бездну.

Мне кажется, Дима знает, что приковывает взгляд. И видит, что я подвисаю на рассматривание его.

Блин, это совсем уж ни в какие ворота не лезет – стыдно до новой порции пожара на щеках.

– Вам боли мало? – спасибо, голос не подводит, и колючесть при мне. Хотя на самом деле, я не любительница острого, но как защитная реакция – вполне сойдёт. Я же не знаю, как себя вести в компании красивого мужчины, странным образом меня постоянно заставляющего смущаться и краснеть.

– Уела, мелкая! – кивает, прогулявшись взглядом по пустому коридору отделения. – Я боюсь боли, – кривит лицо.

– Я заметила. Как рана? – готова что угодно говорить, лишь бы не молчать и опять не окунуться в позорное рассматривание Димы.

– Какая? – без капли шутки уточняет.

– Ваша, – с недоумением отзываюсь.

– Мелкая, – перестаёт насмехаться, – не забивай свою очаровательную голову глупостями.

Становится так горько. Дима со мной говорит, будто я неразумное дитя, которому мозговая активность противопоказана.

– Дело ваше, не мне от сепсиса умирать, – ворчу обиженно.

– Что? – вновь усмехается Дима.

Насупливаюсь сильнее.

– Может я и дура, – не разделяю его веселья, – малолетняя, – добавляю значимо, – но в наше время, когда есть всемирная паутина, хоть какое-то знание алфавита, трудно не найти полезную информацию. Так что я уже погуглила, что может случиться с ножевым ранением, которое плохо обработали.

Дима перестает потешаться.

– Ты не дура, – на полном серьёзе и окутывая желанием извиниться. Ощущаю его руку за своей спиной и замираю в ожидании прикосновения. Но уже в следующую секунду по позвонку бежит холодок.

То ли показалось, то ли Дима так и не решился… А может глупо напридумывала себе.

– Просто я не привык, чтобы милые молодые ангелы уделяли столько внимания моим болячкам.

Удивительная сила – несколькими словами отмести любой намёк на обиду. Не знаю почему, но фраза трогает до глубины души. Будто Дима признался в чём-то личном и по его меркам слегка постыдном.

Аж в груди теплеет и накатывает чувство стыда. За свой гонор. За неуместное поведение, эмоции. Мне правда жалко его.

Понимаю, что в этой ситуации лучше молчать, но меня наоборот толкает на ответные слова поддержки и участия. Открываю рот, но медсестра деда не позволяет стать нарушительницей щекотливого момента. Выходит из палаты деда, вытаращившись с удивлением на Диму.

Тормозит возле двери, прикрыв её за собой.

Потом на меня задумчиво смотрит, опять на Дмитрия.

– Мелкая, – первым нарушает тишину спаситель, – дуй к деду, я сейчас. – Таким тоном, что и возразить нечего. Зато убеждаюсь – медсестра и Дима знакомы. Лишь мажу взглядом по Галине, скрываясь за дверью палаты дедушки.

Ах, ну да… и пропуск, как понимаю, как раз отсюда…