– Арабской породы? – уточнил он. – У тебя разве мало арабских жеребцов?

Маркус пожал плечами. Он, наконец, выхватил взглядом проход в помещения для бойцов и теперь внимательно смотрел туда, где за массивной дверью скрывалась его цель.

– Думаю, никогда не помешает завести ещё одного, – сказал он. – Пожалуй, куплю его после боёв.

Лицо Санта отобразило напряжение. Даже не оглядываясь, Маркус чувствовал, как корёжит того от мысли, что у Цебитара будет что-то, чего нет у него.

– Мне особенно понравилась его стать, – продолжил Маркус. – Уверен, в твоих конюшнях такого не было никогда. Впрочем, – он сунул торговке монетку и отобрал у неё кувшин с вином. Сделал глоток и только потом добавил: – Когда этот жеребец мне надоест, я могу его тебе проиграть.

Напряжение на лице Санта стало ещё сильней.

– Прошу прощения, – сказал он, через силу наклеив улыбку на лицо, – у меня дела. Я догоню вас потом.

Кэнсорин насмешливым взглядом проследил за тем, как растворяется в толпе его синий камзол.

– По крайней мере этот жеребец существовал? – поинтересовался он.

– Кажется, да, – сказал Цебитар. – Хочешь – сходи, проверь.

Кэнсорин фыркнул, а затем, прищурившись, посмотрел на него. Маркусу показалось, что тот о чём-то размышляет.

– Пожалуй, – наконец сказал он, – это будет забавно. Надеюсь, ты не будешь без меня скучать.

– Постараюсь не сойти с ума от тоски, – Маркус отвернулся от него. Теперь он смотрел куда угодно, только не на дверь, прекрасно понимая, как опасно выдавать перед этим даэвом свой истинный интерес.

Маркус знал обоих патрициев достаточно хорошо, чтобы ни один из них не мог его удивить.

Сант, семье которого покровительствовал Марс, был не то чтобы глуп, но слишком прост, чтобы принести настоящий вред. Он был по натуре таким же гвардейцем, как и сам Маркус, с той только разницей, что ему никогда не приходилось бороться за власть. Сант любил азартные игры, лошадей и женщин, с которыми можно побыть собой.

Санта, как и самого Маркуса, с детства готовили к тому, что всю свою жизнь он будет воевать. Однако время завоеваний закончилось вместе с последними походами их отцов. Сами же они едва успели поучаствовать в заключительных победоносных боях. И теперь все сражения проходили в кулуарах императорского дворца – а в этих играх Сант был не слишком силён.

Маркус хотел бы сказать то же самое о себе, но не мог. Ему приходилось разбираться в придворных делах с тех самых пор, как ушёл в сонм предков его отец, а сам он, тогда ещё семнадцатилетним юнцом, переехал из провинциальных владений в Рим. Кто-то должен был представлять семью при дворе – и поскольку дядя Маркуса оказался убит на последней войне, этим кем-то оказался именно он.

В далёкой Александрии, на востоке, о котором с таким сомнением говорил теперь Сант, остались сестра Маркуса и усадьба, в которой он рос. Любить Рим – столицу Вечной Империи – патриций не хотел и не мог. Его с детства учили почитать Рим, но абсолютно другой. Рим торжественных стягов, блестящих армий и легионов, марширующих в ряд. Здесь же последний нищий, казалось, пропах розовым маслом так, будто каждое утро купался в нём.

– Ничего удивительного, – сказал как-то Кэнсорин, когда Маркус поделился этим наблюдением с ним, – в Риме самые богатые нищие на материке. Я слышал, один собрал на свадьбу две сотни человек – говорят, на Форуме особенно хороший доход.

Кэнсорин слышал и видел всё, и потому Маркус никогда его не любил.

Если они с Сантом принадлежали к старой аристократии, оказавшейся не у дел в новые времена, то семейство Кэнсоринов возвысилось не так давно. Отец Тавио был потомком древнего рода, но последние годы он провёл бы на голодном пайке, лишившись доходов с войны – если бы не его жена-северянка. Эта женщина хоть и не принадлежала к почитаемой расе, да и римлянкой никогда не была, имела хватку куда более жёсткую, чем многие из тех, кому титул достался по наследству. Благодаря своей красоте она имела немалый успех при дворе, так что многие поговаривали о том, имеет ли вообще Тавио Кэнсорин отношение к патрицию Кэнсорину. Кроме того, ей довольно быстро удалось наладить поставки редких пушистых мехов – пусть и бесполезных на южном побережье материка, но весьма любимых знатными римлянками, так что финансовое положение супруга довольно быстро пошло вверх.

Так или иначе, при этой женщине семейство Кэнсорин заняло почётное четвёртое место среди знатных семей, хотя руна, доставшаяся им от их покровительницы Венеры, была не слишком почитаема и не слишком сильна.

Тавио Кэнсорин, воспитанный матерью в смешении традиций северных земель и нового Рима, полного роскоши и разврата, представлял собой олицетворение всего того, чем Маркус боялся когда-нибудь стать. Всего того, что патриций не одобрял и не понимал. Помимо прочего, ещё и того, что несло для него опасность. Потому что, как бы Маркус ни старался привыкнуть к дворцовым интригам, эта жизнь всё же оставалась для него чужой. Всегда. Как бы ни пытался он понять своё окружение, призванием Маркуса оставалась война.

А вот Тавио Кэнсорин мастерски умел манипулировать любым, кто вставал у него на пути, и это было для него так же естественно, как дышать.

Только убедившись, что Тавио покинул вестибюль, Маркус вздохнул свободно и направился туда, куда стремился всей душой. Но стоило патрицию сделать несколько шагов, как Клемента выросла перед ним и, кокетливо прикусив бархатистый фрукт, спросила:

– Не хочешь посмотреть рабов? Мне кажется, ты давно никого не покупал.

Маркус подавил тяжёлый вздох.

Он хотел было ответить грубостью, но не смог. Клемента оставалась единственной, кому он доверял и кого мог подолгу терпеть рядом с собой, а потому не имел ни малейшего желания её терять.

– Я думала, тебе захотелось светловолосой экзотики, – сказала она растерянно, заметив выражение его лица.

– Пойдём, – Маркус взял её под руку и направился к помосту для рабов.

Клемента, обрадованная его вниманием, заметно расцвела и, миновав шеренгу крепких южан, а затем и ряды пышнотелых восточных гурий, стала пробираться туда, где можно было найти более редкие экземпляры. Маркуса она тянула за собой.

Девушек человеческой крови Клемента сразу отмела – подобная конкуренция была ей не нужна. Оставалось ещё двое валькирий, мужчина и женщина, и они могли по-своему Маркуса заинтересовать.

– Как тебе эта? – спросила Клемента. Она взяла за руку высокую, по меркам крылатого народа, светловолосую рабыню и заставила ту повернуться вокруг оси.

Маркус критически смотрел на предложенный ему вариант. Рабыня была красива холёной городской красотой, от которой у него сводило зубы. Бледная кожа обтягивала нежный овал лица с едва чётко очерченными уголками скул – характерной чертой её народа. Узкие, как и у всех крылатых, плечи были округлыми и почти нежными. Высокую грудь приподнимала шёлковая лента. Эта валькирия походила на ту, которую Маркус по-настоящему хотел приобрести, не больше, чем Дариусу Санту удавалось походить на него самого.

– Она знает четыре языка, – сообщил подскочивший к ним мангон, – играет на флейте, а как поёт в постели!.. – полноватый торговец закатил глаза.

Маркус даже не обернулся на него. Он разглядывал рабыню и пытался понять для себя, что же с ней не так.

– Хотите, покажет прямо сейчас? – спросил торговец, и рабыня по щелчку опустилась на колени и поползла к патрицию.

– Если она попытается расстегнуть мне штаны, я ей руки оторву, – сказал Маркус равнодушно, наблюдая, как рабыня приближается к нему.

Рабыня побелела, но продолжила ползти.

– Я не шучу, – сказал Маркус, и стоило рабыне коснуться полы его камзола, схватил за запястье и вывернул так, что девушка не сдержала вскрик.

– Маркус, прекрати! – Клемента попыталась отцепить его пальцы от запястья рабыни. – Она же просто хочет тебя ублажить! У неё приказ!

– А я не хочу, – сказал Маркус, но всё-таки оттолкнул от себя рабыню.