Валя ждала на обочине дороги. Сумка, доверху набитая гостинцами, словно в отместку, за то, что ее так нагрузили, никак не хотела стоять вертикально, и все норовила лечь набок. Привалившись к Валиной ноге, она выглядела усталой и недовольной.

  Время от времени мимо проносились машины, равнодушно обдавая вытянутую поперек их движения ладонь стремительным потоком воздуха. Валя вспоминала веселье свадебного застолья, блещущие радостью глаза сестры, счастливое смущение жениха. Сама же она была там как чужая. Пыталась делать оживленный вид, подхватывала песни, но душа не отзывалась празднику. Вспоминала, как случайно встретила светлый взгляд сестры, и та стыдливо, словно была виновата в чем-то, опустила глаза.

  Легкими порывами дул со спины несильный, мягкий ветер. Он то, играя, пушил Валины густые, темные волосы, то, вдруг охватывал ее всю, но так осторожно, как будто обнимал.

  В садике, где она раньше работала, был у нее в группе мальчик, Вася Тихомиров, он всегда всех жалел. Стоило кому-нибудь ушибиться или пораниться он уже был тут, как тут, смотрел своими большими, полными умудренного сострадания глазами. Однажды она второпях прищемила пальцы дверью. Больно было до слез, она замахала кистью руки, со свистом втягивая в себя воздух. А он уже осторожно теребил полу ее халата

  - Валентина Ивановна, давайте я подую.

  Она засмеялась, вмиг забыв о боли. И слезы, переполнившие глаза, радостно скатились по щекам. Он смотрел на нее недоуменно, думая, что она не доверяет ему.

  - Я буду сильно-сильно дуть, как ветер.

  И точно, - дул изо всех сил, зажмурив от усердия глаза и напряженно округлив нежные, чуть припухлые, щеки.

  Это было время, когда они с мужем только-только приехали в эту деревню, по его распределению. Детей у них первое время не было. Они не расстраивались. Жили весело. Любили друг друга. Вечерами, на купленном с подъемных денег, стареньком мотоцикле, ездили на прогулки. Останавливались в лесу или в поле, бродили, собирали грибы, ягоды, или лежали, затерявшись в высоких, душистых травах.

  Иногда, возвращаясь с работы, он приносил ей букеты полевых цветов. Нежные, просвечивающие фиолетовым, колокольчики, ершистые, озорные, цвета июньского неба васильки, солнечные, по девичьи чистые и аккуратные ромашки, и строго возвышавшиеся над всем этим многоцветным лепетом, стройные, подтянутые колоски ржи. Она расправляла цветы, разбирала их, ставила в вазу. Тихо шепталась с ними. Он удивлялся:

  - Ты, что разговариваешь с цветами?

  - Да. Они же живые. Все слышат. Смотри - василек от тебя отвернулся: обижается.

  Муж умер, когда ей было тридцать. Вите тогда исполнилось десять, Ирине шел шестой.

  Она ездила к нему в больницу в Горький. Его готовили к операции. Врач что-то долго объяснял ей, но она так ничего и не поняла. Вечером уехала домой, дети были оставлены с соседкой. Добиралась сутки. А дома ее ждала телеграмма. И она поехала обратно. Врач отругал ее: " Не мог же я вам прямо сказать. Но вы же знали, что это не излечимо". Она знала. У него с детства была болезнь сердца. Но она не понимала, что он может умереть. И все не могла привыкнуть к тому, что его нет. И была словно во сне. И когда звонила его родителям, и когда договаривалась с машиной, и когда везла его. Казалось, что надо только открыть глаза, и все опять будет хорошо. Похоронили его на родине. А она вернулась в, непривычно просторный без него, дом, к удивленно непонимающим глазам детей. Мама звала ее обратно: "Все вместе будем. Зачем там тебе одной?" Но она не ехала. Казалось, что здесь она все еще с ним, хотя могила его там, куда зовет мама (они с мужем были из одной деревни). Но тут была дорога, по которой они ходили, баня у речки, откуда он всегда нес ее до дома на руках. И их поля, и лес. Даже трава во дворе, вроде бы хранила отпечатки его следов...

  За полгода перед этим не стало отца. Он ушел так же внезапно и навсегда. И жизнь, не давая передышки, окатила новой болью. Первое время она жила машинально. Работала в бухгалтерии совхоза, куда перешла еще при муже. Дома занималась хозяйством. Но вся была в прошлом, и слезы постоянно стояли у глаз, тихо скатывались по щекам, то в тесто, которое она месила, то на вязанье. Дети помогали держаться. Но по ночам, когда они засыпали, она ревела в голос. И все обращалась к мужу: "Почему ты оставил меня одну? Как ты мог? Как ты мог?" Словно все было следствием лишь его воли. Она понимала это только так. Он обидел ее своей смертью. Обидел, забыв про все их счастье. Все зачеркнул. Как он мог? Она, бывало, обижалась, сердилась на него. Скорее, придумывая обиду. А он, утром топтался в прихожей, нарочно шумно обувался. Несколько раз говорил: "Ладно, я пошел", и не уходил, и, наконец, спрашивал напрямую: "Ты что не поцелуешь меня?"; обычно, она каждое утро, целовала его, провожая. Ей нравилось потом мирится с ним. Но в этот раз он обидел ее всерьез, по настоящему. И этого она не могла простить.

  Резкий скрип тормозов вывел ее из раздумий. Погруженная в прошлую жизнь, она уже несколько раз автоматически поднимала руку, не отвлекаясь от мыслей. Машина затормозила далеко от нее. Валя подхватила сумку, но водитель уже сдавал назад. Он оказался разговорчивым, примерно ее возраста. Она тоже не отмалчивалась, за разговором время летело быстрее. Стемнело. Блестя от света фар, асфальтовые километры исчезали под колесами. За одной из деревень шофер остановил машину, заглушил двигатель, продолжая говорить, повернулся к ней, словно потягиваясь приобнял, а другой рукой скользнул под плащ между пуговицами. Она не шевельнулась, лишь ровным, спокойным голосом спросила:

  - Не стыдно?

  Он неестественно хохотнул, словно принимая шутку, продолжая по инерции шарить рукой. Но видимо тон ее голоса отозвался в нем, нарушив привычную схему. Он отстранился. Машина, фыркнув, вновь резво выскочила на трассу. Молчали.

  Первое время ей было дико представлять, что на месте мужа будет кто-то другой. Но через несколько лет одиночества чувство это утихло, как и боль. Душа и тело тосковали не только по защите, но и по ласке. Женихи появлялись, время от времени. Валя была женщина видная. Высокого роста, крепкой стати, да и возраст - тридцать пять только. Многие любовались ей. Но она всем отказывала. То внешне они не привлекали ее, то думала - как замуж без любви? Деревенская знахарка, встретив ее на улице, сказала:

  - Ты от того замуж не выходишь, что он тебя не пускает. Ты ко мне приходи. Я зерно заговорю. Поедешь домой, могилу мужа обсыплешь. И все будет нормально. Валя слушала ее, опустив голову, чуть алея щеками. И не пошла к ней. Она так не хотела.