Но больше всего мы боялись не наркоманов, и не трупов, и даже не стрельбы под окнами. Страшнее всего были маньяки. Я заходила в подъезд, обмирая от ужаса. Я не знала, кто ждет меня за дверью, которая не запиралась на кодовые замки и была пристанищем для всего отребья нашего жуткого района. Света внутри никогда не было, лампочку разбивали ровно через пять минут после того, как какая-нибудь добрая душа вкручивала ее в патрон, стремясь сделать нашу жизнь хоть немного светлее. Убегать от отвратительных извращенцев, путающихся в собственных расстегнутых штанах, приходилось постоянно.

Но оказалось, что самый страшный маньяк поджидал меня в моем собственном доме. Когда мне было лет 9,к моей маме начал захаживать в гости дядя Сережа. Он жил в соседнем подъезде, у него была прекрасная семья – жена и две дочки. По воскресеньям днем они прогуливались по бульварам всей семьей, чинно держась за ручки, а я, не наученная тогда еще горьким опытом и не знавшая правды жизни, смотрела им вслед и думала: «Ну надо же, как они все любят друг друга». А вечерами, прогуляв свою жену по бульвару, дядя Сережа приходил к моей маме. Я не особо вдавалась в подробности, зачем он приходит и чем они там занимаются за закрытой дверью. Я бы вообще не обращала на него никакого внимания, если бы ночами дядя Сережа не приходил ко мне. Он открывал дверь в мою комнату и замирал над моей кроваткой. Сначала стоял и смотрел на меня, думая, что я сплю. Потом осторожно просовывал руку под одеяло и начинал гладить меня по голой ноге. С каждым разом забираясь все выше и выше. Я перестала спать ночами, с ужасом ждала, что вот сейчас скрипнет дверь маминой комнаты и я услышу тяжелые шаги. А между тем он все основательнее прописывался в нашей квартире. Однажды, отругав меня за какой-то проступок, снял ремень, задрал мне юбку и начал пороть меня. Я не знала, как реагировать: меня никто никогда не бил.

Говорить что-либо маме я боялась – видела, как она была счастлива с дядей Сережей, впервые за много лет, и не хотела это счастье разрушить. Я решила терпеть. Просто стиснуть зубы и терпеть. Правда, однажды нервы сдали. Я зашивала свою плюшевую игрушку и вдруг, взглянув на иголку, поняла: сейчас или никогда. У дяди Сережи был свой стул на нашей кухне, он, приходя к нам, всегда садился именно на него. Я воткнула иголку острием вверх в сиденье этого стула и убежала к себе в комнату. Через несколько минут раздался крик. Мой расчет оказался верным. Мама страшно ругалась на меня, сильно наказала.

После этого его ночные визиты ко мне участились, и в одну из ночей, когда его рука зашла уже слишком далеко, я не выдержала и закричала. Мама прибежала мгновенно, все поняла без слов, и больше дядя Сережа к нам не приходил. А я еще несколько лет не могла спать по ночам, вновь и вновь ожидая этого кошмара.

Через несколько дней я увидела дядю Сережу с его семьей – женой и двумя дочками моего возраста. Им было лет 8, как и мне. Они счастливо вышли из соседнего подъезда и ушли по осеннему бульвару. Под ногами у них шуршала осенняя листва. В тот момент я и захотела большую собаку. После я внезапно увидела дядю Сережу спустя почти 15 лет. Он пришел с моей мамой ко мне на день рождения.

Из внешнего мира я тоже не получала никакой поддержки. В школе меня не любили. А за что меня было любить? Внешне ничем не примечательная девочка в старенькой дешевой юбке, каждый день заплетающая волосы в две неизменные косички от висков, переходящие в хвостик. Понятно, что популярностью я не пользовалась. И никак мне было не дотянуться до нашей местной звезды по имени Сюзанна (одно имя чего стоит!). У Сюзанны были неземной красоты длинные пышные волосы, яркие лосины, она была невозможная красавица. И мама у нее была красавица. Веяло от них спокойствием, богатством, достоинством. А я каждый день возвращалась домой, в свою комнату, где на стенах красовались еще папой нарисованные мультяшные Винни Пух и ослик Иа, залезала на второй этаж нашей с братом двухъярусной кровати, грустно смотрела на заваленный хламом балкон, из которого не видна была улица, и размышляла, как мне стать похожей на Сюзанну.

Денег на одежду в семье не было никаких. Однажды мама разорилась и купила мне лосины – тогда их все носили. Это была моя мечта, я смотрела на других девчонок, у которых был полный комплект лосин – и розовые, и голубые, и ярко-салатовые, – и мечтала, что когда-нибудь и я смогу пройти в таких по улице. И вот мама купила их мне, на моих глазах торжественно положила в самый дальний угол шкафа и сказала, что надеть я их смогу только на праздник. До ближайшего праздника ждать было долго, я вычеркивала дни в календаре, а когда наконец там остался один незачеркнутый день, достала лосины из шкафа, надела… и разрыдалась. Они стали мне безнадежно малы. Еще одним поводом для рыданий стали коньки. Прямо перед нашим домом было небольшое озеро, и зимой, когда оно замерзало, весь район приходил туда кататься на коньках. Это были одни из самых счастливых моментов моего детства – такая чистая, незамутненная ничем радость. Впрочем, продолжалась она недолго, я стала замечать, что в коньки мне стало влезать все труднее. Нога росла, а о том, чтобы попросить у мамы новые коньки, на размер больше, можно было даже не мечтать. И, знаете, я изобрела способ, как мне решить эту проблему. Я доходила до озера, там разувалась, ждала, пока ноги хорошенько замерзнут – прямо до онемения и полной потери чувствительности, – и потом этими замерзшими ногами залезала в коньки. Замерзшие пальцы не чувствовали дискомфорта от того, что ботинки безнадежно малы, и я могла кататься. Таким образом я каталась в этих коньках еще два года.

Из одежды я вырастала так же стремительно, и мой и без того небогатый гардероб в средних классах школы стал оскудевать с драматической быстротой. Но здесь был кое-какой выход. Я много читала, и любимой книжкой была история про маленькую девочку, к которой прилетала добрая фея и учила ее готовить, вязать и шить. Называлась книжка «Калинкины истории». Я зачитала ее до дыр и постепенно научилась всему, чему учила девочку фея. Я освоила швейную машинку и время от времени залезала в шкаф с мамиными старыми вещами, о которых она уже и думать забыла, а выкинуть руки не доходили, и перешивала их. Находила где-то тесьму, убирала лишнюю длину, пришивала какие-то меха – и мне казалось, что я хоть немного становлюсь похожей на Сюзанну.

Одноклассники, впрочем, так не считали. Ни тесьма, ни меха не делали невзрачную девочку Аню яркой и интересной личностью. К тому же я для них была «училкина дочка», и, хотя моя мама никогда у нас в классе ничего не вела, все равно они были уверены, что я за ними шпионю и все докладываю матери. А мои хорошие оценки по всем предметам их только злили – конечно, мне же ставили пятерки исключительно потому, что мама работала в школе! Однажды даже несколько девочек собрались, чтобы меня побить. Требования они при этом выдвигали невнятные, я так и не поняла, что именно они от меня хотели, да и не старалась понять – инстинктивно поняла, что надо просто «сделать ноги», и убежала. С тех пор способность быстро бегать спасала меня не раз.

Я была изгоем. Единственные существа, которые соглашались со мной дружить, – дворовые собаки. Я их прикармливала, гуляла с ними. Разумеется, мама и слышать не хотела о том, чтобы взять хоть одну собаку к нам домой, и мои друзья жили у меня в коробке на лестничной клетке. Одна из собак, смешная маленькая дворняжка по кличке Джуля, целый месяц сопровождала меня во всех моих передвижениях. С утра мы с ней шли в школу, она терпеливо ждала, пока закончатся мои уроки, дожидаясь у калитки, радостно меня встречала, и мы шли домой. Если вечером мне предстояло идти на какой-нибудь кружок, я точно знала, что пойду не одна – Джуля обязательно проводит меня туда, дождется и снова сопроводит до дома. Однажды Джуля исчезла из моей жизни раз и навсегда. Точно так же внезапно, как папа когда-то.