Вообще было очевидно, что преступник отлично знаком с романами почитаемого всеми моряками Сэма Льювеллина, поскольку действовал он в точности, как описано в детективах английского писателя.

Кислота из открытой канистры при качке должна была выплеснуться и разъесть синтетику сотовой конструкции опорной балки, что неминуемо привело бы к катастрофе. Это у Робертса. А на почтенного возраста однотоннике12 голландца Петера Ван Воода – часть обшивки корпуса. А еще преступник заменил титановые болты крепления руля на алюминиевые. Через пару дней после выхода в море болты переломились бы, и яхта Ван Воода лишилась бы управления.

По счастью, Петер присутствовал при спуске судна на воду. До того однотонник двое суток простоял в эллинге13, где его корпус покрыли ядосодержащей краской, препятствующей обрастанию днища водорослями. Когда яхта, установленная на салазки, была уже готова покатиться по рельсам к мутной глади бухты, Ван Воод заметил, что головки болтов крепления руля не четырехгранные, как было, а шестигранные. Так все и открылось. Потом была обнаружена и канистра.

Что удалось преступнику, так это вывести обычно сдержанного голландца из себя. Ван Воод ругался как старый боцман, требуя от устроителей гонки извинений за неумение организовать охрану арендованных ими помещений, а также официального разбирательства. Конечно, извинения последовали, а полицейские рьяно взялись за поиски злоумышленника, однако какими-либо успехами пока похвастаться не могли.

Если после трагедии с Робертсом участники гонки находились в замешательстве, больше похожем на шок, то после происшествия с Ван Воодом многих охватила паника, без устали подогреваемая прессой. Сохраняли присутствие духа лишь те яхтсмены, чьи не претендующие на призовые места суденышки были преступникам явно неинтересны.

На причалах перед гранд-яхтами появилась охрана. На борт перестали пускать не только любопытствующих, что практиковалось ранее, но и журналистов. Те в отместку мило развлекались, предсказывая скорые несчастья то одному паруснику, то другому: дескать, вполне возможно, что где-то что-то лежит и, дай срок, рванет, полыхнет, протечет, расплавит…

Случится ли что-нибудь в этом роде на пути к Америке, а если случится, то с кем именно, не ведал никто, так что подобные пророчества разумнее было бы пропускать мимо ушей. Однако спортсмены народ суеверный, и потому их взаимоотношения с представителями средств массовой информации и прежде не безоблачные, вконец ухудшились. Это подвигло последних на недостойные выходки, вроде обвинений в трусости, нежелании смотреть правде в глаза, а то и просто дешевые подначки.

Будь на то их воля, яхтсмены вообще послали бы пишущую и снимающую братию куда подальше. Сглазят еще! Увы, обязательства перед рекламодателями принуждали гонщиков к беседам с журналистами и все, что они могли, это держаться с холодком и подпускать ответные шпильки зарвавшимся «сухопутным крысам».

– Ну, грызуны, накликали беду! – зло проговорил Говард.

– Не зря, значит, охрану выставили, – заметил скандинав, в чашечке трубки которого наконец-то появился малиновый огонек.

– Не зря, – кивнул Горбунов. – Интересно, для кого они старались, взрывники эти? Не верится, что сами по себе были.

– Об этом мы узнаем в море. – Говард тоже полез за сигаретами. – Не завтра, так послезавтра. В полиции с ними миндальничать не станут. Выпотрошат до донышка.

Норвежец пыхнул едким дымом крепчайшего «морского» табака:

– Пора, пожалуй. Пойду. До завтра!

– До сегодня, – поправил его русский.

Говард огляделся. На пирсе остались он и Андрей. Как ни были взбудоражены спортсмены попыткой взрыва тримарана, а предстартовые заботы звали их на свои суда.

– Наверное, все же надо было сообщить в полицию об этой шантрапе из паба, – неуверенно проговорил Говард.

– Думаешь, они причастны к тому, что произошло на «Мелинде»? – нахмурился Горбунов.

– Нет, конечно. Но после подобных историй особенно хочется порядка. Из таких оболтусов сплошь и рядом вырастают самые настоящие громилы, для которых что яхту взорвать, что человека убить – все едино.

– Не скажи. Кто из нас не хулиганил в детстве? Ничего, пообтесала жизнь.

– Я был пай-мальчиком, – признался Говард.

– Да? Никогда бы не подумал. А я был настоящий сорви-голова. Ох, и доставалось же мне и от отца, и от соседей! А сейчас сделай замечание какому-нибудь разгильдяю, тебя же потом с грязью смешают. О подзатыльник и не говорю, и вовсе дело подсудное.

Говард затянулся сигаретой:

– Думаю, по сравнению с нынешними подростками, ты был милым шалуном.

– Что ж, давай заявим. Бармен подтвердит и официантка, что не мы начали.

Говард поискал глазами урну, не нашел и зло швырнул окурок под ноги. Ему не понравилось, что русский взваливает бремя ответственности за принятие решения на его плечи. Говард предпочел бы обратное.

– С другой стороны, – сказал он резко, – даже если ты чист, как стекло, с полицией лучше не связываться. Особенно перед гонкой.

Горбунов ответил пристальным взглядом:

– Тогда молчим.

Вопросительный знак в конце предложения отсутствовал, и Говард понял: русский просто хотел определенности, интересуясь его мнением, но имея и собственное. Вероятно, ему уже приходилось сталкиваться с копами и приятных воспоминаний эти контакты после себя не оставили.

Говард улыбнулся:

– В Штатах приглашаю на ужин. С пивом!

– Принимается. Можно с десертом из рукопашной.

– Это у нас запросто.

– Так уж и запросто?

– Само не выйдет, так организуем. Ну что, до встречи?

– На том берегу!

Впереди у них было больше трех тысяч морских миль, штормы и штили, а они договаривались о дружеской пирушке, точно выходили в море погоняться на швертботах14.

Перед тем, как вновь спуститься в каюту, Говард снова посмотрел на небо. Грязное, мокрое. Господи, как же неуютно тебе там, наверху!

Говард подумал о Кристине. «И тем, кто рядом с тобой», – добавил он.

Утро выдалось ненастным. Шквалы с дождем морщили серую гладь залива, обещая разогнать вскоре приличную волну. Андрей сидел в кокпите и наблюдал, как маневрируют изготовившиеся к гонке суда.

Ровно в 10.00 с мачты королевской яхты упал сигнальный флаг, громыхнула холостым зарядом старинная пушка, и первые соревнующиеся пересекли стартовый створ.

«Северная птица» была отнесена к четвертой группе, в которую организаторы собрали яхты наименьших размеров. Им предстояло ждать еще шесть часов.

Мера эта была вынужденной. В 1960 году, когда состоялась первая трансатлантическая регата яхтсменов-одиночек, старт давался для всех судов одновременно. Потому что их было пять. Четыре года спустя число участников выросло втрое. Еще через четыре года их было уже тридцать шесть. Раз от раза желающих бросить вызов стихии, собственным силам и друг другу становилось все больше, пока не перевалило за сотню. Во избежание неразберихи и столкновений, чреватых взаимными обвинениями в нарушении правил и официальными протестами, устроители состязаний разделили суда на группы исходя из их водоизмещения и площади парусности. Яхты наибольших размеров, стартующие первыми, сразу уходили в отрыв, освобождая акваторию своим менее габаритным сестричкам, скорость которых, в точном соответствии с законами гидродинамики, была на порядок ниже.

Андрей следил за тем, как гигантские яхты проходят мимо белоснежного судна несколько старомодных очертаний. Он поднес к глазам бинокль, но и цейссовская оптика не позволила ему рассмотреть в толпе на мостике невысокую пожилую женщину. Однако Андрей знал, что она там. Не было ни одной газеты, которая бы не отметила сей факт. Королева Елизавета II почтила своим августейшим присутствием начало трансатлантического марафона. А вот премьер-министра он разглядел: тот держался за поручень, наблюдая за проплывавшими мимо яхтами, изредка, почтительно наклоняя голову, он говорил что-то принцессе Анне, главе Королевского яхт-клуба Великобритании.