– Ты сказала, что ты моя сестра?

– Нет, я попросила соединить меня с мистером Баро. И все.

Будут премиальные! И букет будет.

– Снежинка, как же я рад тебя слышать. Как ты меня нашла?

– Листала «Чикаго трибьюн», а там твоя фотография.

И не просто фотография, мог бы добавить Говард, а снимок с вечеринки в клубе «Эльдорадо», на которой было объявлено о помолвке Говарда Баро с наследницей многомиллионного состояния, американкой в девятом поколении обворожительной Мэри Хиггинс.

– Поздравляю.

– Спасибо, Кристи. Боже, сколько же мы не виделись!

– Давно. Ты очень изменился, Говард. Ты уже совсем взрослый.

– Еще бы! Я уже почти старый.

– Как мама?

– Ничего. Ты знаешь, отец умер.

– Да, я знаю.

– Но ты не приехала на похороны.

– Я была далеко. В Непале.

– Где?

– В Катманду. Когда вернулась, все было позади. Мама наверняка уже успокоилась, да и не нужно было ей мое сочувствие. Нет ничего отвратительнее неискренних соболезнований посторонних людей.

– Ты преувеличиваешь. Мама тебя любит.

– Она меня забыла, Говард. А ты?

– Что ты, Кристи. Ты для меня… Ты где сейчас?

– В Чикаго.

– Когда мы увидимся?

– Ты действительно этого хочешь?

– Конечно!

– Знаешь, я ведь потому и позвонила. Хотя набирала номер и боялась: вдруг ты не захочешь со мной разговаривать?

– Как тебе такое в голову пришло! Ну, называй свой любимый ресторан. Мы такую пирушку закатим!

– С рестораном не получится. Ты лучше приезжай ко мне.

– Адрес!

– Знаешь больницу святого Патрика?

– Ты больна?

– Приезжай, Говард. Спросишь внизу, тебе подскажут, как меня найти.

– Я уже еду, Кристи!

Ждать лифта он был не в силах. Помчался по лестнице. В подвальном гараже прыгнул в свой «Мустанг» и вдавил в пол педаль газа. Как он не снес шлагбаум на выезде? Как не врезался в одну из возмутительно медленно крадущихся по улицам машин? Как не сбил какого-нибудь наглого пешехода? Ну, разве что чудом.

Через двадцать минут Говард был у больницы святого Патрика. Подбегая к стойке регистрации, он вдруг подумал, что не знает фамилии Кристины, она же наверняка замужем. Но вариантов не было, и поэтому он спросил у медсестры, поднявшей на него усталые, но все же профессионально внимательные глаза:

– Простите, Кристина Баро… Я могу ее увидеть?

– Одну минуту. – Пальцы девушки забегали по клавиатуре компьютера. – Да, конечно. Правое крыло. 76-й бокс.

– Благодарю вас. А где это?

– Налево по коридору, потом через переход и по лестнице на третий этаж.

Он побежал. Коридор, переход, вот и правое крыло. Дверь, светящаяся табличка над дверью. Он замер. Его губы шевелились, повторяя одно-единственное слово:

– Хоспис. Хоспис. Хоспис.

Его попросили посторониться. Два санитара в светло-зеленой униформе прошли мимо него. Один мужчина нес тонкую папку, другой – черный пластиковый мешок.

– Да, пожалуйста, – он отступил в сторону. – Простите.

Говарду понадобилось несколько минут, чтобы собраться с духом и приклеить к лицу улыбку. Лишь когда это удалось, он открыл дверь и стал подниматься по лестнице.

Бокс №76. Он посмотрел через стекло, врезанное в дверь. Кристи в палате не было. На кровати, с капельницей, подсоединенной к худой руке, лежала седая женщина, лицо которой покрывали пигментные пятна. Наверное, медсестра ошиблась. или произошел компьютерный сбой. Надо спуститься, надо устроить скандал…

Тут он увидел глаза женщины. Она смотрела на него.

Говард отворил дверь и вошел:

– Здравствуй, Кристи. Вот и я.

Глаза женщины наполнились слезами.

– Ты не узнал меня, Говард.

– Ну что ты, Снежинка! Как я мог тебя не узнать?

– Ты не узнал меня. Я страшная.

– Глупости.

Говард подошел к кровати и положил руку на лапку сестры. Кожа у Кристины была сморщенная, чешуйчатая.

– Дай-ка я тебя расцелую.

Женщина на кровати дернулась, точно пыталась отпрянуть.

– Меня нельзя целовать. Посмотри на мои губы, они в трещинах и гнойниках. У меня СПИД, Говард.

Сгорбившись на стуле, не выпуская руки Кристины из своих ладоней, Говард провел подле сестры несколько часов. Несколько раз заходила дежурная медсестра, изучающе смотрела на зеленые полосы, выгибавшиеся дугой на экране какого-то прибора, удовлетворенно поджимала губы, и это, очевидно, означало, что все идет так, как положено. И туда, куда назначено. К смерти.

– Как ты?

– Нормально.

Что еще он мог рассказать о себе? Все, что произошло с ним, все, что происходит с ним сейчас, казалось оскорбительно мелким по сравнению с трагедией Снежинки. Она умирала и знала, что умирает. Как знали это все пациенты хосписа. Никаких надежд. Напрасных молитв. На что уповать, если Господь отвернулся от них? Или наказал за прегрешения. Теперь они умирают, и это, видимо, правильно.

Кристина говорила сначала медленно, будто нехотя, потом оживилась, из-под коричневых корочек на губах выступили капельки крови.

– Понимаешь, я дорвалась. Я выбрала свободу и получила ее. А свобода пьянит, туманит мозги. Я работала официанткой, ассистенткой фотографа, занималась в театральной студии, надеялась стать артисткой. Била степ, участвовала в массовках, ходила в парадных колоннах девушкой-барабанщицей. Но таких, как я, были сотни, тысячи. И пусть я была не последней, но и в числе первых я не была. Способностей не хватало, а одной работоспособности, к которой нас приучили родители, оказалось маловато. Но я репетировала как безумная. Наверное, это и было своего рода безумие. Уставала страшно, срывалась, рыдала. Тогда девушка, с которой мы вместе снимали комнату, предложила мне «поправить здоровье». Вскоре я уже не могла обходиться без таблеток. Амфетамины, кокаин… Я могла танцевать часами, а утром еле выбиралась из кровати, ковыляла в ванную и снова глотала таблетки. Кто-то может остановиться, я не смогла. Через год это кончилось тем, чем и должно было кончиться: мне отказали от места в крошечном театрике, в который я устроилась, переспав с антрепренером. Я теряла ритм, голос меня не слушался, ноги заплетались. Кому такая нужна? Соседка моя отправилась на поиски счастья в Майами, а я перебралась в дешевый отель на окраине. Но и он скоро стал не по карману. Те деньги, что я еще кое-как зарабатывала, уходили на наркотики. Я отправилась на Запад, в Калифорнию. Думала, там сумею взять себя в руки, начать все с начала. Ехала автостопом, с водителями грузовиков расплачивалась собой. В Неваде меня подобрал парень на старом «шевроле», он ехал в Сакраменто. Его звали Рик. Он предложил покурить травки, и я не отказалась. Потом, в каком-то брошенном доме на краю пустыни, мы кололись и занимались любовью. Любовью! Нет, это была не любовь, это было спаривание двух животных, которые рычали, выли, плевались и бились в конвульсиях. Я не помню, как мы добрались до места, до коммуны, членом которой был Рик. Там я прожила несколько лет. Заправлял в коммуне гуру по имени Джозеф Марлоу, знавший еще пророка Мэнсона, чьи последователи, большей частью свихнувшиеся от героина девицы, зарезали Шерон Тейт – беременную жену режиссера Романа Полански. Я понравилась Джозефу, и он уложил меня в свою постель. Рик не возражал: в коммуне это было не принято – спорить с учителем, который один знает, что главное в этом мире. Иногда, впрочем, Марлоу отдавал меня Рику на ночь. Или кому-нибудь другому, кто, по его мнению, заслуживал вознаграждения. Обычно это случалось, когда благополучно завершалась операция по переправке очередной партии груза. Коммуна должна была на что-то существовать, и выгоднее всего было подключиться к торговле наркотиками, но Джозеф Марлоу выбрал другой путь, рассудив, что связываться с колумбийским наркокартелями чревато, да и конкурентов много. По его мнению, переправка оружия было делом более безопасным и почти таким же прибыльным. Оружие перевозили на автомобилях, в багажниках с двойным дном. Посланцы Марлоу загружались в Мексике и отправлялись в Штаты. Рик, когда встретил меня, как раз возвращался из такого рейса.