Плохое предчувствие скрутило внутренности, и ведьма с ужасом ждала, когда же стихнет гул воды в соседней комнате. Так ждала, что пропустила все на свете.

Даже завернутого в полотенце Бравого, что возвышался над ней, стоя рядом с кроватью и уперев руки в бока. Темные глаза были опасно прищурены, иногда сверкая золотыми всполохами. С волос капала вода, прочерчивая дорожки по загорелой коже и сквозь кубики пресса уходя вниз, впитывалась в полотенце.

– Встань, – грубо приказал Вожак.

– Что? – просипела ошарашенная девушка.

– Мало того, что глупая, как сотня деревенских баб, так еще и глухая?! – прорычал Бравый и рявкнул: – Встань!

Она почла за лучшее просто исполнить… весьма требовательную просьбу. Мужчина же опустился на ее место и, ухватив за запястье, дернул на себя, одновременно подбивая ноги. Как итог – Виталина свалилась животом к нему на колени.

– Бравый!..

– Заткнись! – рыкнул оборотень, одной рукой задирая ее халат, а второй удерживая оба тонких запястья. – Видит Тьма, тебе лучше молчать!

– А то что? – опасливо, но все же дерзко поинтересовалась ведьма.

– А то я могу передумать! – гаркнул Владислав, одним движением разрывая то, что когда-то было бельем.

На какой-то миг он замер, а после, глухо рыкнув, с силой опустил ладонь ей на попу. Брюнетка взвизгнула и начала вырываться, но рука, держащая ее, сжалась сильнее, оставляя отметины, в то время как ее сестра вновь отвесила ей шлепок.

Звонкий, болезненный и очень унизительный!

– Это тебе за «вшивое, грубое, безнравственное животное»! – Удар. Девушка вскрикнула. – Это – за притворство и хитрость! – Шлепок чуть посильнее. – Это – за отраву в еду! – Еще сильнее, и ведьма затравленно пискнула, закусив губу. – Это – за побег! – Два подряд и в разы сильнее предыдущих. Кожа в месте ударов не просто горела, она словно плавилась, и из глаз брюнетки брызнули слезы. – Это – за все то, что имела наглость сказать мне в лесу! – Еще один.

Ей показалось, что все закончилось, и она тут же вскинулась, осыпая его голову проклятьями:

– Как ты смеешь, грязный волчара?! Я…

Хлесткий удар, от которого у нее вырвался уже самый настоящий вопль боли.

– А это – за неумение молчать, когда надо!

В следующее мгновение ее грубо перекинули на кровать, не заботясь тем, что приземлилась она как раз на отбитую попу и от этого взвыла как самый настоящий волк. А потом резко стало не до этого.

Бравый рванул пояс и одним движением распахнул халат, закрывающий наготу девушки. После осмотра одежды стало понятно, что она годится лишь в мусорку, куда и отправилась, и теперь на ней был только тонкий белый лиф, все равно открывающий горящему злобой и похотью взгляду слишком много. А если вспомнить, что и трусики пали жертвой чужого произвола…

Ведьма тут же потянулась закрыть все обратно, но кто бы пустил?.. Владислав же словно не видел ничего, кроме нее, как-то медленно и угрожающе нависая над распростертой на постели девушкой. Темные человеческие глаза полностью стали золотыми, пугая пленницу еще больше, а рука держала оба ее запястья над головой.

– Пора отвечать за собственную глупость, Вита! Я отучу тебя перечить мне.

Сухие и горячие губы припали к пульсирующей жилке на шее и больно прикусили кожу, грубо втягивая ее в рот и оставляя саднящий след. Такими жалящими отметинами мужчина спустился к груди и прямо сквозь ткань укусил, вырывая у ведьмы вскрик. Он спускался все ниже, покусывая бока и живот, больно сдавливая бедра. Он не старался быть хоть сколько-нибудь бережным.

Владислав Бравый хотел, чтобы она осознала свою вину. Чтобы навсегда отучилась идти поперек его слова.

Такого стыда Виталина Добровольская не испытывала никогда в жизни. Он выпорол ее! Он оставил на ее коже отметины, которые пройдут еще нескоро и все это время будут напоминать о содеянном им! Он сейчас изнасилует ее, а она даже сопротивляться не может, скованная его рукой, словно кандалами!

Магии в теле осталось не больше, чем гордости, поэтому даже огонь призвать получалось так слабо, что мужчина провел по нему голой ладонью, и он потух. Словом, ни о каком желании, томлении, страсти говорить не приходилось.

Совершенно неудивительно, что проникновение его пальцев в сухую плоть оказалось столь болезненным.

Ведьма закусила губу так, что сама ощутила привкус крови. А вервольф поднялся к ее лицу, глядя в широко распахнутые темные глаза.

– Запомни это чувство, Вита. Когда больно, унизительно, страшно. Когда не хочется ничего, кроме как оказаться подальше. Когда мои руки вызывают дрожь не желания, а ужаса. Запомни. Ибо именно так я буду наказывать за неподчинение. Ясно?! – прошипел мужчина, сверкая золотом в глазах. – Впрочем, если забудешь, буду рад напомнить. Ты под арестом отныне. На этом все.

Длинные пальцы, силой которых она еще недавно восхищалась, вышли, даже этим причинив легкую боль, после чего ее вздернули чуть ли не за шкирку, протащили через коридор в ее комнату, швырнули на кровать и закрыли дверь на ключ.

Первым, что она увидела, были решетки на окнах. Свежеприваренные.

Всю ночь я не сомкнула глаз. Сначала меня трясло от бешенства и стыда, потом я била и швыряла всё, что попадалось под горячую (буквально!) руку, а затем, рухнув на пол, разрыдалась, громко заявляя, как меня все достало.

Часам к четырем утра, когда небо начало светлеть, я уже исчерпала все эмоциональные ресурсы своего организма. Сидя на полу, гипнотизировала взглядом решётки. Ирод проклятый… Оперативно сработал, неужто сам варил? Какая честь-то… Своими белыми рученьками да для проклятущей ведьмы… Как не разорвало-то?

Стараясь не опираться на больную ногу, пропрыгала к сумке, покопавшись, выудила спортивные штаны и широкую футболку Андрея, навсегда зареклась прикосаться к тряпкам, подаренным с барского плеча.

Натянув штаны и закутавшись в футболку, сразу почувствовала себя увереннее и приятнее. Упав на кровать, натянула по самый подбородок одеяло и, чувствуя тепло, мгновенно провалилась в сон, забывая о времени.

Продрав глаза спустя добрые десять часов, приподнялась на кровати, ероша рукой волосы.

Первое, что бросилось в глаза, был широкой поднос, стоящий на столе, накрытый металлическим куполом. А также раскрытые на проветривание окна. Потянувшись, прошлепала к столу, поднимая крышку. В нос ударил запах выпечки и жареного бекона. Проигнорировав заморские вкусности, взяла стакан воды, возвращая на место купол. Плюхнувшись на кровать, посербала жидкость, а после вновь провалилась в забытье.

Обед я пропустила, спрятавшись в душе. Сквозь шум воды смутно слышала хлопок двери, лязг подноса и повторный хлопок, а после осточертевший звук поворачиваемого ключа.

Выбравшись, заметила новый поднос, а окно закрыли. Не изменяя себе, поцедила водичку, внутренне крича от безделья. Хоть бы книгу дали, ироды…

Слоняясь по комнате час за часом, убила время до ужина. Когда в замке повернулся ключ, я сидела, закутавшись в одеяло, и считала, сколько сучков умещается на одном бревне.

В комнату зашёл Виктор… с очередной пайкой. Посверлив взглядом нетронутый обед и пустой стакан на тумбочке, вер нахмурился и поставил поднос прямо мне на колени, а затем, скрестив руки, уставился суровым взглядом:

– Ешь!

Серьёзно? Теперь даже в еде за меня решают?

Пренебрежительно фыркнув, встала, схватив поднос и выскочив в ванну, смысла это всё… к рыбкам. Под ошалелое лицо Бравого с грохотом водрузила поднос на стол и заняла свое законное место на перине, отвернувшись к стене. Проворчав что-то неразборчивое, оборотень забрал металлическое изделие и скрылся.

Я проснулась глубокой ночью от голода. Просто зверского такого. От нещадно и громко урчащего желудка, который, за неимением чего-то посерьезнее, начал переваривать сам себя. Перевернулась на другой бок и снова попыталась заснуть, но тут мой пищеварительный тракт выдал такую трель, что я почти расслышала хохот вшивого Бравого из своей комнаты.